Мы отыграли семь положенных спектаклей, и, пока пережидали запланированный перерыв до следующей недели, в прессе началась настоящая вакханалия. Я до сих пор не понимаю причину такого ужасного разгрома по поводу спектакля. Каждый день выходило по газете с ругательной статьей. Не все сразу нас прикладывали, сперва одна газета, на следующий день другая, через день третья… Итак всю неделю. Я слегла. Как человек, избалованный хвалебными рецензиями, не смогла выдержать такое. Но самое интересное заключалось в том, что ни в одной статье не присутствовал профессиональный разбор, создавалось впечатление, будто со мной просто сводили счеты. Ругали только меня. Конечно, ругать меня можно, но желательно, занимаясь не мною лично, а моим делом с точки зрения специалиста, тогда я критику воспринимаю. А так — за что? Причем печатали всякую чушь только лондонские газеты. Провинциальная пресса, когда мы поехали по стране, спектакль хвалила, но, как говорится, поезд уже ушел.
Мы отправились по муниципальным театрам и тут выяснили, что тур наш не продан. Импресарио рассчитывал только на первое ударное представление, а уже после него зрители побегут сами, ломая ноги, покупать билеты. Никто ног не ломал, никто не побежал. Рекламную кампанию провалили, Мел сам это признавал. Оттого что он каялся, было еще более тошно. Мел терял деньги, а мои артисты работали блестяще… и выступали при полупустых залах. Каждый день, сколько бы человек в зале ни сидело: двести, триста, пятьсот или тысяча, — овации стоя. Клянусь, каждый божий день люди стоя аплодировали и не уходили во время действия. А как же иначе — ведь фантастическое. мы привезли им действие: балет на льду вместе с цирковыми номерами. Но из-за финансовых потерь нас начали немножко поджимать, всячески удешевлять спектакль. Так встал вопрос о том, чтобы сократить труппу, а я как раз перед поездкой пригласила несколько новых артистов, и все они работали блистательно.
Я сражалась за каждого, но тут пошла целая серия предательств. Сначала мелкие, потом крупнее. Мне кажется, что раздор начался из-за того, что привыкших к полным залам артистов потрясло отсутствие настоящего успеха. Артисты начали обвинять в этом Семена, который не имел никакого отношения к тому, ходит ли публика на спектакль или не ходит, потому что он не занимался рекламой в Англии, это не считалось нашим делом. И в разгар выяснений отношений бывшая часть моей труппы — она уже работала как английская, а не русская, — стала переманивать к себе своих прежних товарищей, втихую им звонить, предлагать выгодные условия. Занимался этим больше всего мой товарищ, врач Витя Зюзин. Он вдруг превратился в человека, в худшем смысле слова воспитанного Спорткомитетом, то есть лишенного каких бы то ни было принципов. В свое время я ходила по начальству, кричала, скандалила, хлопотала о его поездках… и дохлопоталась. Потом я долго объясняла всем нашим импресарио, что он мой врач, он работал с моей группой спортсменов много лет, что лучше платить ему, чем местному специалисту. Я сразу поняла, что именно Витя занимается подпольными переговорами, и пришла в отчаяние. Когда предают близкие люди, это уже за гранью добра и зла.
Помимо Оли Чопоровой у меня работала вторая переводчица — Женя Козак. Еще с предыдущего тура, с «Золушки», я заметила, что она переметнулась на сторону англичан. Мы специально давали ей некую информацию, и она попадала к руководителям гастролей буквально через считанные минуты. При том, что факты были очевидны, я долго не хотела в такое верить.
Наконец предательство перешло из области разговоров в область поступков. Увы, я уже знала, как это происходит. Ребята начали уходить. Сначала ушел один мальчик, с кем каталась Илона еще со спорта, причем ушел совершенно безобразно, бросив партнершу, с которой в спорте они пережили за короткий отрезок в несколько лет большую и драматическую жизнь любых профессиональных спортсменов.