- Не ожидал, что ты здесь. Что ты делаешь? - спросил он просто.
Она поняла, что либо ему очень больно, либо он совсем переменился к ней.
- Ты ранен? - спросила она. - Сильно? - Он перестал качать, усмехнулся. Значит, не сильно, подумала Нина. - Я здесь, в привокзальном лазарете. Здесь и жена Колодуба. Саше ногу отрезали.
- Ты вроде Минина и Пожарского - Виктор не захотел расспрашивать о Саше. - Мне тебя жалко! Не вдохновляется наше христолюбивое воинство... Виктор поглядел на здание вокзала и сказал: - Хоть умыться можно? Как-никак мы все ж таки земляки.
И словно уже все рассказали о себе.
- Пальцы шевелятся? Пошевели! - еще вымолвила она.
Он пошевелил грязными желтыми пальцами и сказал:
- Как?
Нина завела его в сестринскую комнату, где раньше размещались кассиры, принесла теплой воды, и он сказал, чтобы она вышла.
- Дай-ка - сказала она и стала снимать с него шинель, потом - рубаху. От него пахло застарелым вонючим потом, как от всех прибывающих раненых. Повыше правой лопатки темнел лопнувший чирей, втором, еще не созревший, розовел на боку.
Она вымыла его по пояс, сменила повязку. Рана была сквозная, покрытая черной коркой.
- Как там мой Петрусик? - спросила Нина. - Увижу ли его?..
- Даст Бог, увидишь, - механически ответил Виктор. - Тебя краснюки не тронут, а нашего брата, добровольца, казнят на месте. Слыхала, как Чернецова убили? Хотел красиво жить, сумасшедший...
- Что ты так о покойном?-сказала Нина. - Нехорошо... Мы сейчас поедем в гостиницу, отдохнешь, примешь ванну, поешь...
- Снова буду при тебе? Что ж, поехали.
В дверь постучали, в комнату вошли Заянчковский и сердитая сестра, невзлюбившая Нину с первой же минуты.
- Вот с посторонним, - сказала сестра гнусным искариотским тоном. - Это нервирует.
Заянчковский увидел раненую руку Виктора, но посчитал нужным сказать, что Нина не должна нарушать общего порядка. Сестра была удовлетворена и убралась, не потрудившись закрыть дверь.
Заянчковский присел на стул, начал жаловаться, что все издерганные. Нина не отвечала и не смотрела на него.
- Сколько умных и гуманных людей сбежалось на Дон, а толку нет, сказал Заянчковский. - Добровольческая армия тянет в одну сторону. Совет в другую. Войсковой круг в третью. Толку нет. Зато у красных без колебаний.
- Нельзя ли наконец оградить меня от этой напыщенной матроны? спросила Нина. - Что ей от меня надо?
Заянчковский вздохнул и продолжил:
- Железнодорожники забастовали в Ростове, казаки им не препятствуют, а добровольцы врываются в рабочую столовую и открывают стрельбу. Потом похороны жертв. Казачьи власти беспечно все дозволяют. Народ возбужден против "юнкерей". Добровольцы как на вулкане... На кого мы надеемся?
- Чем я ей не угодила? - пожала плечами Нина. - Может, она красная? Витя, представляешь, я все время стараюсь с ней вежливо.
- Нет, не умеем мирно жить, - сказал Заянчковский, потирая затрещавший подбородок. - Вы молоды, Нина Петровна, пользуетесь успехом у офицеров. Богаты... А она? Ну простите ее, и все!
- У кого я пользуюсь успехом? - раздражаясь, воскликнула Нина. - Какие глупости!
Виктор закрыл ладонью глаза и зевнул.
- Что ты заводишься, - сказал он. - Надо в Ростов... Тут, видать, некому ладу дать. Жужжите, как мухи.
Заянчковский развел руками, наморщил лоб и виновато произнес:
- Вы не так поняли меня, Нина Петровна! Но будьте выше... Мы несем свой крест, а вы идейная доброволка, вам надо быть выше... Вы встречаете судьбу с открытым забралом.
Виктор раздвинул пальцы и взглянул на Нину. Его губы пошевелились.
- Сейчас идем! - твердо произнесла она. - Я ухожу, доктор... Может, не вернусь. Так что прощайте на всякий случаи.
Она не знала, что заставило ее произнести эти слова, ведь минуту назад ей казалось, что она прочно привязана к лазарету.
Заянчковский закряхтел, встал, собираясь уходить, и сказал Виктору:
- Заморилась наша Нина Петровна. Такое дело подняла... Не жалеем мы своих лучших.
- Если идешь, то пошли, - сказал Виктор. - У вас среди мучеников небось затоскуешь.
Он глядел на нее, теребя здоровой рукой испятнанный чем-то бурым конец башлыка.
Сейчас он уйдет, она останется, и тут ничего не сделаешь.
Нина оглянулась на врача. Заянчковский улыбнулся и вышел, притворив дверь.
- Ты хочешь в Ростов? - спросила она. - А как на фронте? Плохо?
- Не в свое дело мы ввязались, - сказал Виктор. - Ты можешь оставаться, а я уж наелся. Казакам на все плевать, лишь бы с родных хуторов не трогаться, а мы как комары... Поеду в Ростов. Либо к добровольцам притулюсь, либо домой буду ворочаться.
- А как же со мной? - ревниво спросила Нина. - Мы же вместе были.
Он усмехнулся:
- Были. Покуда я тебе был нужен. А направила ты меня под Лихую воевать, не поморщилась. Ну да я не в обиде. Разные у нас понятия о жизни. - Виктор взялся за локоть подвязанной руки, стал покачиваться.
- Деньги у тебя есть? - спросила Нина.
- Есть, взял у убитого. Смародерничал. Ну идем, пока не передумала, я у тебя хоть высплюсь.
Нина подумала об Ушакове, о том, что будет, если он узнает про постороннего у нее в номере, но ничего не придумала и решила не отказывать раненому земляку.
Они шли от вокзала к центру, она рассказывала, что наконец нашла настоящего человека и счастлива с ним и тоже собирается в Ростов.
В морозном воздухе разносились запахи дыма. У серых заборов рыжели на снегу пятна прогоревшей жужелки. Из ближнего база раздавалось рычащее хрюканье свиньи.
Виктор смотрел вокруг, на Ушакова не отзывался, как будто не было интереса до ее жизни.
Придя в гостиницу, он осмотрел номер, усмехнулся батальной живописи, висевшей на стене, поединку казака с французским драгуном, и попросил поесть.
Нина распорядилась принести чаю, булок-франзулек, колбасы. Теперь ее настроение переменилось. Ей вспомнилось, как они хотели выдать Рылова казакам, а Виктор не позволил. Да и кто он ей? Рабочий, а она хозяйка. Он не Ушаков, воевать ему не за что.
Виктор ел и смотрел на Нину. Ей делалось неловко.
- Что смотришь? - спросила она. - У тебя деньги есть?
- Есть. Ты уже спрашивала...
- Как на позициях? Удержите или снова отступите?
Виктор смотрел на нее, ничего не говорил. "Ишь, офицера уже успела завести, капиталистка, - думал он. - Ловко у нее получается: то Григорова взяла, то Макарию голову морочила."
Перед его взором вставала картина недавнего боя. Хутор, ночь, все покатом улеглись на полу в горнице. Воздух затхлый, у печки теленок. Хозяин, пожилой казак, нехотя переговаривается со студентом-добровольцем о том, надо ли казакам воевать с красногвардейцами или не надо. Воевать он не хочет... Самого боя Виктор не может вспомнить, - сперва лежали в лощине, потом побежали на выстрелы, крича и стреляя на бегу, а из-за хутора вырвались казаки-чернецовцы. Но вдруг стали рваться розоватые облачка шрапнели, и конники стали заворачивать, сталкиваться друг с другом: пехота, состоявшая из подобных Виктору молодых людей, продолжала бежать и натолкнулась на двух раненых красногвардейцев, которых тут же пристрелили. Студент, в шаге от убитого, привалился спиной к плетню, достал коробку "Асмоловских", чиркнул спичку и, дернувшись, вдруг уронил руки на колени. Спичка продолжала гореть. Стаканом гранаты снесло черепную коробку, и кровь и мозг текли по лицу.
Сейчас в гостинице Виктор не представлял, почему его занесло в бои под Новочеркасском и как он вырвался оттуда живой. Перемена с Ниной его почти не задевала. Робость перед ней прошла. Но что-то другое сжимало душу - те пристреленные раненые. На нем была кровь.
- Водка есть? - спросил Виктор. - Найди, Нина! Я человека убил.
- Какого человека? - не поняла она, но когда он объяснил, сказала: - Ну это не в счет. Тебя тоже зацепило, могло и насмерть... Нету водки. Обойдешься.