– Хм.
Грейс склонила голову набок и прислушалась, но промолчала. Если задать вопрос, герцогиня ни за что не расскажет, что привлекло ее внимание.
– В Хауат-Холле случился пожар, – пояснила старуха.
Грейс слабо представляла себе, где это.
– Надеюсь, никто не пострадал.
Герцогиня пробежала глазами еще несколько строк и проговорила:
– Всего лишь лакей. И две горничные. – Она внезапно нахмурилась и добавила: – Погибла собака. Боже, какая жалость.
Грейс не ответила. Обычно она старалась избегать утренних разговоров, пока не выпьет чашку шоколада, что дозволялось ей не раньше семи часов, за завтраком. При мысли о завтраке в животе у нее заурчало. При всей своей нелюбви к тоскливым утренним часам Грейс обожала завтраки. Вот если бы и на ужин подавали копченую рыбу и яйца!
Грейс посмотрела на часы и вздохнула. До завтрака оставалось пятьдесят пять минут. Интересно, мистер Одли уже проснулся?
Вполне возможно. Ранние пташки вроде него никогда не встают за десять минут до завтрака.
Она попыталась представить себе мистера Одли заспанным и помятым.
– Что с вами, мисс Эверсли? – брюзгливо проворчала герцогиня.
Грейс растерянно моргнула.
– Что со мной, мадам?
– Вы только что… пискнули. – В голосе старухи слышалось такое отвращение, словно Грейс совершила что-то в высшей степени непристойное.
– Простите, мадам, – поспешно проговорила Грейс и, опустив глаза, уставилась на сложенные на коленях руки. Ее щеки пылали, это было заметно даже в тусклых утренних лучах. Герцогиня, несмотря на слабое зрение, наверняка углядела ее румянец.
Ох, не следовало ей воображать себе мистера Одли полуодетым. Одному Богу известно, какие еще неприличные звуки способны вызвать подобные мысли.
И все же мистер Одли настоящий красавец. Это бросалось в глаза, даже когда лицо его скрывала полумаска. На его губах всегда играет легкая улыбка. Вряд ли он вообще когда-нибудь хмурится. А его глаза… В первую ночь Грейс не успела как следует их разглядеть, и, наверное, к лучшему. Этот изумрудный цвет невозможно забыть. Никогда прежде Грейс не видела таких глаз. Они сияли намного ярче изумрудов герцогини, ради которых Грейс рисковала жизнью (это было почти правдой, хотя, вспоминая о героическом спасении ожерелья, Грейс всякий раз досадливо морщилась).
– Мисс Эверсли!
Грейс от неожиданности подскочила на стуле.
– Мадам?
Герцогиня пронзила ее недовольным взглядом.
– Вы только что фыркнули.
– Неужели?
– Вы не доверяете моему слуху?
– Вовсе нет, мадам. – Герцогиню выводил из себя даже малейший намек на ее преклонный возраст, она отказывалась признавать, что дряхлеет, а зрение и слух ее уже не так остры, как прежде. Грейс смущенно откашлялась. – Прошу прощения, мадам. Я не заметила. Должно быть, я… э-э… шумно вздохнула.
– Шумно вздохнула? – Герцогиня определенно сочла этот звук не менее предосудительным, чем писк.
Грейс приложила руку к груди.
– Боюсь, у меня немного заложена грудь.
Герцогиня с подозрением воззрилась на чашку, брезгливо раздув ноздри.
– Надеюсь, вы не дышали на мой шоколад.
– Конечно, нет, мадам. Поднос с шоколадом всегда приносят горничные.
Старуха недовольно нахмурилась, давая понять, что тема исчерпана, и снова углубилась в чтение, оставив Грейс наедине с мыслями о мистере Одли.
– Мисс Эверсли!
Грейс вскочила со стула. Сцена все больше начинала напоминать комедию.
– Да, мадам?
– Вы вздохнули.
– В самом деле, мадам?
– Вы собираетесь это отрицать?
– Нет. То есть я не заметила, что вздохнула, но вполне допускаю, что могла это сделать.
Герцогиня раздраженно взмахнула рукой, приказывая Грейс умолкнуть.
– Нынче утром вы невероятно рассеянны.
У Грейс тотчас загорелись глаза. Неужели ей удастся сегодня улизнуть пораньше?
– Сядьте, мисс Эверсли.
Она опустилась на стул. Что ж, не повезло. Герцогиня отложила газету и хмуро поджала губы.
– Расскажите мне о моем внуке.
Щеки Грейс снова запылали.
– Что, простите?
Правая бровь герцогини изогнулась ломаной чертой, приняв форму верхушки зонта от солнца.
– Вы проводили его в спальню прошлым вечером, верно?
– Конечно, мадам. Как вы приказали.
– Ну? И о чем он с вами говорил? Я желаю знать, что он за человек. Очень может быть, что в его руках будущее семьи.
Грейс впервые со вчерашнего дня вспомнила о Томасе, и ее кольнуло чувство вины. Томас был воплощением истинного герцога, и никто не знал замок лучше его. Даже вдовствующая герцогиня.
– Э-э… вы не думаете, что немного преждевременно судить об этом, мадам?
– Ах вот как? Стало быть, защищаем моего второго внука?
Грейс удивленно округлила глаза. В голосе герцогини слышалось откровенное злорадство.
– Я считаю его светлость своим другом, – осторожно заметила девушка. – И никогда не пожелала бы ему зла.
– Фу, – презрительно скривилась герцогиня. – Если мистер Кавендиш – и не смейте называть его мистером Одли – действительно законный отпрыск моего Джона, то вам не стоит жалеть Уиндема. Этот мальчишка должен благодарить судьбу.
– За то, что титул вырывают у него из рук?
– За то, что ему посчастливилось так долго носить этот титул, – резко возразила герцогиня. – Если мистер… о, черт побери, я буду звать его Джоном…
«Джеком», – мысленно поправила ее Грейс.
– Если Джон в самом деле законный сын моего Джона, то у Уиндема с самого начала не было никаких прав на герцогский титул. Так что едва ли его можно признать незаслуженно обделенным.
– Но ведь его светлости с рождения внушали, что он будущий герцог Уиндем.
– Здесь нет моей вины, – язвительно усмехнулась старуха. – И вдобавок не с рождения.
– Да, – неохотно признала Грейс. Томас унаследовал титул в двадцатилетнем возрасте, когда его отец скончался от болезни легких. – Но он всегда знал, что рано или поздно титул достанется ему, а это почти то же самое.
Герцогиня еще немного поворчала. Она имела привычку капризно брюзжать всякий раз, когда сталкивалась с доводами, которые не в силах была опровергнуть. Бросив напоследок колючий взгляд в сторону компаньонки, она снова схватила газету, резко развернула и уткнулась в нее, отгородившись от остального мира.
Грейс воспользовалась короткой передышкой, чтобы расслабить плечи и ссутулиться. Закрыть глаза она не осмелилась.
Она готова была поклясться, что прошло не больше десяти секунд, как старуха отшвырнула газету и хмуро бросила:
– Вы думаете, из него выйдет хороший герцог?
– Мистер О… – Грейс вовремя спохватилась и прикусила язык. – Э-э… наш новый гость…
Герцогиня раздраженно закатила глаза в ответ на эту словесную акробатику.
– Называйте его мистером Кавендишем. Это его настоящее имя.
– Однако он не хочет, чтобы его так называли.
– А мне начхать, хочет он или не хочет. Он тот, кто есть. Кавендиш. И кончено. – Герцогиня поднесла к губам чашку с шоколадом и сделала щедрый глоток. – Все мы те, кто мы есть. И это хорошо.
Грейс промолчала. Ей столько раз приходилось выслушивать нравоучения герцогини о «природе человека» и «естественном порядке вещей», что благоразумнее было не искушать судьбу: старуха вполне могла разразиться очередной проповедью.
– Вы не ответили на мой вопрос, мисс Эверсли.
Грейс помедлила, обдумывая ответ.
– Мне трудно сказать, мадам. Я так мало знаю вашего внука.
Грейс говорила почти искренне. Ей трудно было себе представить кого-то другого вместо Томаса в роли герцога. Мистеру Одли при всем его очаровательном дружелюбии и веселости определенно не хватало солидности, основательности. Конечно, он умен, этого Грейс не отрицала, но хватит ли ему мудрости, рассудительности и воли, чтобы управлять огромными владениями? Большую часть времени Кавендиши проводили в Белгрейве, но Уиндему принадлежали бесчисленные имения в Англии и за ее пределами. Томасу приходилось держать не меньше дюжины секретарей и управляющих, помогавших ему вести дела, однако он отнюдь не бездельничал, переложив все заботы на чужие плечи. Грейс могла бы поклясться, что он знает в Белгрейве каждую пядь земли. Ей нередко доводилось заменять герцогиню, выполняя повседневные обязанности хозяйки поместья, и она заметила, что Уиндем лично знаком почти со всеми своими арендаторами.