«Этот лощеный франт буквально нарывается на оскорбление», – мрачно заключил Джек.
– Амелия, – отрывисто бросил Уиндем, пытаясь принять безразличный вид, – боюсь, я не смогу проводить вас. Прошу меня извинить.
– Конечно, – пролепетала леди Амелия. Впрочем, ничего другого она и не могла сказать.
– Я позабочусь, чтобы вас с комфортом доставили домой. Может быть, вы хотите выбрать какую-нибудь книгу в библиотеке?
– Вам удается читать в карете? – поинтересовался Джек.
– А вам нет? – отозвалась леди Амелия.
– О, мне удается, и еще как, – многозначительно произнес Джек. – В карете я способен делать все, что угодно. Да и с каретой тоже, – добавил он и безмятежно улыбнулся появившейся в дверях Грейс.
Метнув в его сторону убийственный взгляд, Уиндем бесцеремонно схватил невесту за руку и рванул к себе, отчего бедняжке Амелии пришлось вскочить с дивана.
– Рада была с вами познакомиться, мистер Одли, – торопливо проговорила она.
– Я тоже, – беззаботно отозвался Джек. – Похоже, вы уезжаете.
– Амелия! – грозно рявкнул герцог, потащив девушку за собой к двери.
Джек проводил их до коридора и поискал глазами Грейс, но та уже исчезла. «Возможно, это и к лучшему», – нехотя признал он.
Джек посмотрел в окно. Небо потемнело, начинал накрапывать дождь. Пора прогуляться и вымокнуть насквозь под холодным дождем. Это именно то, что нужно, решил он.
Глава 14
Прожив пять лет в Белгрейве, Грейс успела привыкнуть к тому, что немного власти и обилие денег способны творить чудеса. Но даже ее поразила стремительность, с которой герцогине удалось претворить в жизнь свой замысел. Через три дня в Ливерпуле путешественников уже дожидалась зафрахтованная быстроходная яхта, готовая доставить их в Дублин и простоять там на якоре столько, сколько понадобится господам, чтобы завершить все свои дела в Ирландии и отправиться домой, в Англию.
Один из секретарей Томаса срочно выехал в Ирландию, чтобы подготовить все к приезду хозяев. Грейс искренне сочувствовала бедняге, которому пришлось выслушать, а затем повторить дважды обширные и невыносимо подробные указания герцогини. Сама Грейс давно притерпелась к капризам старухи, а секретарь, привыкший подчиняться куда более разумным распоряжениям, едва не плакал от отчаяния.
Разумеется, для таких важных особ, как герцогиня с внуком, следовало зарезервировать лучшие номера в самых роскошных гостиницах. Если лучшие апартаменты уже успели занять, владельцам гостиниц надлежало переселить постояльцев и освободить номера. Герцогиня не раз говорила Грейс, что предпочитает посылать кого-нибудь вперед, чтобы улаживать подобные дела. Куда удобнее предупреждать владельцев гостиниц заранее, чтобы они держали комнаты наготове к приезду именитых гостей, а других приезжих селили в номера попроще. Герцогиня называла это простой вежливостью.
По мнению Грейс, куда вежливее было бы не выставлять из комнат людей, чье единственное прегрешение заключалось в том, что они заняли апартаменты раньше герцогини, однако возразить взбалмошной старухе она не могла, ей оставалось лишь сочувственно улыбаться несчастному секретарю. Герцогиня и во время путешествия не собиралась изменять своим привычкам, так что секретарь получил еще одну порцию указаний, касающихся чистоты в комнатах, подаваемых блюд и размеров полотенец.
Грейс сбивалась с ног, занимаясь приготовлениями к путешествию и передавая сообщения от одного обитателя замка другому, поскольку герцогиня и оба ее внука решительно избегали друг друга.
В последние дни к всегдашней угрюмости и грубости герцогини добавилась взвинченность, приводившая Грейс в замешательство. Герцогиня с волнением ожидала приближающегося путешествия. Здесь растерялась бы и более опытная компаньонка: прежде старуха никогда не волновалась. Она могла испытывать удовлетворение, даже удовольствие, хотя куда чаще – неудовольствие, но волнение? На памяти Грейс такого за ней не водилось.
Это казалось странным, ведь герцогине, похоже, не слишком нравился новоявленный внук, вдобавок она не питала к нему ни капли уважения. Что же до самого мистера Одли, тот платил бабушке сторицей. В этом он походил на Томаса. Грейс не раз ловила себя на мысли, что кузены вполне могли бы стать добрыми друзьями, если бы встретились при других, более счастливых обстоятельствах.
Но если Томас прямо и открыто выказывал неприязнь к герцогине, то мистер Одли действовал хитрее. Он постоянно поддразнивал и раздражал старуху, отпуская язвительные замечания в ее адрес, однако делал это так тонко, что подчас Грейс угадывала подлинный смысл его замечаний лишь по тайной улыбке, которую он приберегал специально для нее.
Ах, эта его тайная улыбка! Даже сейчас при мысли о ней Грейс прижала руки к груди, словно пытаясь удержать ускользающие счастливые мгновения. Когда мистер Одли улыбался ей, по телу Грейс пробегала волна жара, как при поцелуе, сердце ухало куда-то вниз, а щеки розовели. Она умудрялась сохранять невозмутимость, как и положено образцовой компаньонке, но ее потеплевший взгляд и едва уловимое подрагивание губ – тончайшие морщинки в уголках рта – были ответом мистеру Одли. Грейс знала, Джек видит этот неприметный знак. Он замечал решительно все. Ему нравилось разыгрывать из себя недалекого простачка, но его наблюдательности и острому уму можно было только позавидовать.
Герцогиня, одержимая единственной мыслью – отнять титул у Томаса и вручить его мистеру Одли, намеревалась добиваться своего любыми средствами. Она нисколько не сомневалась в законности происхождения новоиспеченного наследника и, упоминая о предстоящем путешествии, выражалась не иначе, как «когда мы найдем доказательства», взамен осторожного «если найдем».
Она начала уже обдумывать, как лучше преподнести скандальную новость обществу.
В последнее время Грейс все чаще с ужасом замечала, что герцогиня отбросила всякое благоразумие и сдержанность. А что она вытворяла с несчастным Томасом! На днях старуха в его присутствии принялась рассуждать о бесконечных контрактах, которые придется переписать и скрепить подписью нового герцога. Потом она повернулась к внуку и небрежно поинтересовалась, имеют ли законную силу подписанные им документы, коли титул достался ему по ошибке?
Грейс невольно восхитилась самообладанием Томаса, который не придушил старуху на месте. «Едва ли мне стоит ломать себе над этим голову. Этот казус придется разрешить моему преемнику», – холодно заметил он и, отвесив бабушке напоследок насмешливый поклон, удалился.
Грейс сама не понимала, почему ее так удивляет жестокое пренебрежение герцогини к Томасу, ведь ее светлость и прежде нисколько не заботилась о чувствах других. Но слишком уж необычны были обстоятельства, и даже Августа Кавендиш не могла не понимать, как мучительно переживает Томас, когда при нем бесцеремонно смакуют подробности его публичного унижения.
Что же до Томаса, то его невозможно было узнать. Он слишком много пил, запершись у себя в кабинете, а когда покидал его, кружил по дому, словно тигр в клетке. Грейс старательно избегала его, отчасти оттого, что он всегда был в дурном настроении, но больше потому, что не могла избавиться от чувства вины, ведь она бессовестно предала Томаса. Предала ради мистера Одли, который нравился ей все больше.
Грейс проводила слишком много времени с мистером Одли. Она это понимала, однако ничего не могла с собой поделать. Вдобавок в этом не было ее вины. Герцогиня без конца посылала Грейс к внуку с поручениями.
«Какой порт лучше выбрать, чтобы отправиться в путешествие? Ливерпуль или Холихед? Джон (герцогиня отказывалась называть внука мистером Одли, а тот не желал откликаться на имя Кавендиш) должен знать».
«Какая в Ирландии ожидается погода? Найдите Джона и спросите, что он об этом думает».
«Подают ли в Ирландии хотя бы пристойный чай? А за пределами Дублина?» Когда же Грейс вернулась с ответом «Да» и «Ради всего святого» (благопристойной заменой потока богохульств), герцогиня отправила ее обратно, выяснить, способен ли Джек судить о качестве чая.