Он кивнул в знак признательности.
— Я буду ждать, миссис Оливер.
Миссис Оливер. Прошел уже месяц, а она так и не привыкла к новой фамилии. Или к загадке, которой был ее муж. После недели в Сиэтле она думала, что они, по крайней мере, заложили фундамент для дружбы. Но после возвращения домой Лукас отдалился, — больше, чем до их медового месяца.
За исключением ночей.
По ночам он превращался в яростного, страстного любовника, знакомя ее с удовольствием за пределами ее воображения. Как будто луна, отражавшаяся в деревянном полу их спальни, превращала холодного, сдержанного мужчину в ненасытного зверя.
Надо выкинуть эти мысли из головы.
Боже, если она войдет в ресторан на обед с матерью покрасневшей и возбужденной, Шарлен не отстанет от нее, пока не выудит всю правду. И, несмотря на то, какой любопытной была ее мать, она сомневалась, что ей понравятся непристойные детали любовной жизни дочери.
А они были очень непристойными.
Проведя ладонью по своей черной юбке-карандаш, Сидней еще раз проверила белую рубашку на предмет складок и туфли на шпильках на наличие царапин. Зрению ее матери мог позавидовать орел; она не упустит и малейшего несовершенства.
Вдохнув, она вошла в фешенебельный ресторан, в который Шарлен позвала Сидней пообедать. Оказавшись в полузаполненном зале, она заметила мать за столиком у широкого окна.
Шарлен поднялась, чтобы коснуться ее щек легким поцелуем. Сидней объял знакомый аромат «Шанель №5», и ее захватил калейдоскоп чувств — радость увидеть мать после недель без разговоров, печаль от отчуждения, опасение стычки. Потому что для ее матери не существовало такой вещи, как просто обед.
— Что ты сделала со своими волосами? — скривилась Шарлен, дотрагиваясь до локона. — Боже, Сидней, ты выглядишь как оборванка. Неужели Лукас Оливер не позволяет тебе посещать стилиста или хотя бы купить фен?
Критика ужалила, но Сидней прикрылась вежливой улыбкой, опускаясь на стул напротив Шарлен, и поборола привычный порыв извиниться. Не только Лукасу нравилась густая копна спиралек, но и она полюбила свою естественную прическу. В какой момент она прекратила позволять матери заставлять чувствовать себя пятилеткой вместо двадцатипятилетней женщины, способной самой принимать решения? Чувствовать себя недостойной?
— Ты выглядишь прекрасно, мам, — она взяла льняную салфетку и разложила ее на коленях. — Как папа?
— Благодарю. Он в порядке. Обеспокоен, но в порядке, — ее мать сделала глоток белого вина из бокала, изучая ее поверх ободка. — Я удивлена твоей заботой. Прошло уже четыре недели с твоей… — пауза — …свадьбы. А ты нам так и не позвонила.
Шарлен была не только ее матерью, но и мастером заставлять чувствовать вину.
— После нашего последнего разговора, я подумала, что нам обеим нужно время.
Появился официант, размещая на столе блюдо с горячим, свежим хлебом. Сидней заказала себе салат с креветками, а потом повернулась к матери и отщипнула кусочек овсяного хлеба с медом.
Рот Шарлен искривился в гримасе отвращения.
— Неужели, Сидней. Хлеб? Будто тебе нужно больше углеводов, — она вздохнула. — Не знаю, сколько раз я предупреждала тебя следить за тем, что ты ешь. Женщины твоих… — еще одна выразительная пауза — …достоинств должны быть более бдительными и осмотрительными.
Сидней положила ломоть на тарелку и сложила руки на коленях.
— Хватит, мам, — мягко сказала она, хотя и добавила в голос немного стали, чтобы сдержать материнский поток критики. — Я больше не позволю тебе так говорить со мной.
Шарлен испустила раздраженный вздох.
— Как драматично, Сидней...
— Благодаря целенаправленным указаниям и критике, я уже давно поняла, что не являюсь идеальным вторым размером. Также я знаю, что это разочаровывает и смущает тебя.
В ее голове эхом отозвался голос Лукаса, отдаваясь от стен и набирая громкость с каждым словом.
«Неужели твои родители принижали тебя до такой степени, что ты веришь, что заслуживаешь такого отношения...»
Она все еще ощущала прикосновение ладони Лукаса к своей челюсти. Все еще видела огонь, сверкающий в его бирюзовых глазах, когда он заставлял ее смотреть на себя в зеркало.
«Эта женщина — самый сознательный, бескорыстный, тактичный человек, которого я когда-либо встречал. А я знаком с ней всего пару недель. Как же они этого не видят... почему она позволяет им не замечать этого. Не уважать ее подарки, ее сердце, ее чувства».
— Я люблю тебя, мам, — продолжила она, отгоняя воспоминание. — Но если мои достоинства так тебя удручают, мы можем урезать количество наших встреч. А когда мы встречаемся, я больше не позволю тебе унижать меня.