Блядь. Я должен был помочь. Я должен был что-то сделать. Костяшки моих пальцев хрустнули, а руки сжались в кулаки.
Но злость ничего не исправит. Она нуждалась в утешении. В ком-то, кто поддержит ее. Кто-то должен был заверить ее, что все будет хорошо – что я все сделаю хорошо.
– Он опаздывает на два часа. Он еще не звонил. И даже не написал мне, – Пайпер покачала головой. – Я понятия не имею, где он сейчас с ней. А если что-то случилось?
– Ничего не случилось.
– Она еще так маленькая, и он не понимает, что она всего лишь ребенок, – ее голос стал жестче. – Она могла подавиться своим обедом.
Я не позволял ей волноваться из-за гипотетических предположений.
– Ребенок должен вдохнуть свою пищу. Подавиться – значит пропустить обед, а ты же знаешь, что она этого не сделает.
– А что, если она ранена?
– Я видел, как она лебедем нырнула с дивана и поднялась. Она не пострадала.
Пайпер кивнула, слишком сильно преследуемая паникой.
– Что, если он ее заберет? – прошептала она.
Пять маленьких слов, которые заставят вас обоссаться от ужаса.
Нет. Ни за что. Я не позволю Пайпер страдать от таких мыслей.
– А что, если он просто придурок и застрял в пробке? – я отвел ее от окна и повел в кабинет. Она села на диван, но не могла усидеть на месте. Я опустился перед ней на колени и взял ее за руку. – Он скоро привезет ее домой. Я обещаю.
– Я могу просто убить Джаспера.
Нет, если я доберусь до него первым.
– Если через несколько минут от него не будет вестей, мы обсудим наши варианты.
Пайпер, вероятно, подумала, что я имею в виду пойти в полицию. У меня была идея получше, которая включала в себя поездку к дому этого ублюдка и разрывание его на части, от жопы до рта.
Никто не смел расстраивать Пайпер. Никто не смел угрожать ее ребенку.
Я верну Роуз ее маме, чего бы мне это ни стоило.
К счастью, мне не пришлось заклеивать костяшки пальцев скотчем. Через двадцать минут система безопасности прозвенела сигналом о приближении автомобиля. Пайпер спрыгнула с дивана, карабкаясь так чертовски быстро, что даже я не смог бы ее поймать.
Она выбежала на улицу и чуть не вырвала Джаспера из окна со стороны водителя.
Я знал ее типаж – и это был не тип Пайпер.
Он был неплохим мужчиной и знал это. Хрустящие воротнички и золотые украшения не скрывали его дешевого вкуса. У него были деньги. Не очень много, но больше, чем у большинства. Его «Мерседесу» было уже два года, а солнцезащитные очки он носил только ради имени дизайнера. Кожа Пайпер была чуть светлее, чем у него, но я все равно видел в нем больше, чем мне нравилось в Роуз.
Он улыбнулся Пайпер и прислонился к машине, раскинув руки, как будто ожидал, что она упадет ему на грудь.
Вместо этого Пайпер дала ему пощечину.
– Я же сказала, в пять часов!
Как бы ни было приятно дать волю маме-медведице, малышка плакала, раскрасневшаяся и несчастная в своем автомобильном кресле. Роуз нужно было, чтобы мать оставалась спокойной. Я оттащил ее назад, прежде чем она успела пожалеть о том, что сделала с Джаспером.
– Милая, я же сказал, что вечером привезу Роуз домой, – даже его улыбка была скользкой. Он достал трубку телефона. – Кроме того... посмотри, как ты мне звонила. Тебе не терпелось увидеть меня.
– Ты игнорировал мои звонки? – она вцепилась в руку, которую я держал у нее на талии, то ли пытаясь наказать Джаспера, то ли пытаясь добраться до ее плачущего ребенка. – А ты знаешь, как я волновалась? Клянусь Богом…
– Успокойся, милая. Папа обо всем позаботился.
Мое кровяное давление резко подскочило.
– Пусть Пайпер заберет ребенка и убирайся с моей территории.
Джаспер сдвинул темные очки на переносицу.
– Так вы и есть Коул Хоторн?
– Да.
Он хихикнул.
– Я думал, что ты будешь больше. Ты не выглядишь таким уж крутым без своих колодок или штрафного флага у твоих ног.
Я бы переломил его через колено.
Я не сделал этого, но представил этот звук.
Мой голос оставался ровным. Холодный, но сдержанный. Я еще не выплеснул своего дерьма. Не тогда, когда Пайпер нуждалась во мне.
– Пусть она заберет ребенка, – сказал я. – Открой дверь.
Прошла тяжелая минута. Джаспер попытался выдержать мой пристальный взгляд. Он не знал, какую ошибку совершает. Он не понимал, в какой опасности оказался. Я не шевелился, не вздрагивал, не моргал и не угрожал. Я стал твердым, как статуя, и таким же несокрушимым.