Пожалуй, в этот момент я ее понимала, хотя рядом с ректором Стортоном я бы не оставила цветка, чтобы ему было обидно.
Ректор смотрел куда-то вниз, в район моей шеи, и я нахмурилась, опустила глаза и тут же поспешила прикрыться руками.
Мое платье было сшито из достаточно плотной ткани темного практичного цвета, только вверху, у самой шеи и плеч, я не устояла и позволила себе вшить тонкий кусок легкой ткани, подаренный мачехой. Она была светлого цвета и сейчас, намокнув из-за сотворенной мной самой влаги, стала прозрачной и обнажила слишком много — ложбинку груди.
Это было неприлично, даже по деревенским меркам, что уж говорить об аристократических, которые были приняты в академии.
— Если вы не возражаете, ректор Стортон, — цеременно начала я, не отрывая ладони от горла, — я бы предпочла вернуться в свой будуар или в подвалы, чтобы закончить отработку.
Я направилась к двери и, уже когда до нее оставалась всего пара шагов, прямо перед моим лицом мелькнула стремительная тень, как будто дикий зверь прыгнул, охотясь.
— Вы никуда не уйдете, Танг, — рыкнул ректор, загораживающий от меня вожделенную дверь.
Я снова сжала руки в кулаки, но приказала себе успокоиться. Нужно быть хитрее.
— Лаура Уортон, выпалила я. Она влюблена в вас, вы разве не знали? Уверена, она будет только рада… — Я замялась.
Ректор скривился, как будто ему под нос сунули что-то несвежее. Пушистое ухо нервно дернулось.
— Танг, я уже упоминал, что проклятья — точная наука. Создавая ограничение, вы вложили в него слова — «в чудовище нужно влюбиться» и «нужно отдать самое дорогое», как вы сами сказали.
— Лаура Уортон…
— В ОГРАНИЧЕНИИ ВЫ НЕ ВЕЛИ РЕЧЬ О ЛАУРЕ УОРТОН! — зарычал он, а затем, помолчав, добавил: — Уннер, — он впервые назвал меня по имени, и я вздрогнула, — формула вашего проклятья вышла очень простой и, к сожалению, действенной — в значительной части благодаря четкому ограничителю. «Нужно влюбиться». Не «девушка должна влюбиться», не «Лаура Уортон» должна влюбиться.
— Я не понимаю…
— Только вы можете снять проклятье Танг, — устало вздохнул ректор. — Ограничитель относится только к вашим действиям и к вашим чувствам. — Он опять скривился, и нижние клыки, длинные, выступающие вперед, стали видны еще сильнее. — Должен признаться, это весьма изящный ход и весьма нетривиальный.
— Но… — начала я. — Это же…
То есть что, я должна в ректора влюбиться? В него? Я окинула взглядом чудовище. Да ни за что! И дело было не только в клыках и в гриве, дело было в высокомерии, в слепоте и в том, что я ненавидела ректора Стортона до зубового скрежета после того, как он меня унизил.
Да что вообще можно найти в нем привлекательного? Тем более — влюбиться. Какая глупость. Влюбляться могут только такие наивные девушки, как Лаура Уортон или Ирма — те, которые мало представляют собой, кто такие мужчины. Влюбиться могут только девушки, которых не зажимали за углом таверны, кого не выставляли на посмешище перед всей академией, к кому не относились как к пустому месту. Я никогда не влюблюсь. Тем более в ректора Стортона, самодовольного, высокомерного и презирающего меня.
— Учитывая, что я слышал сегодня в коридоре, — тем временем произнес он, — осталась одна деталь — отдайте мне то, что считаете самым дорогим. И можете быть свободны.
Я вздернула подбородок. Конечно, только платье постираю! Несмотря на то, что я ничего не собиралась ректору Стортону отдавать, в голове замелькали мысли. Если бы пришлось — то что из того, чем я владею, я могла бы назвать самым дорогим? У меня было не так уж много вещей: несколько платьев, учебники, сумка, старый гребень для волос… Я сама и то, что в чем ректор Стортон, по его словам «заинтересован не был» и что все еще было при мне, несмотря на настойчивые приставания Джимми, Томаса Морвеля и некоторых других мужчин.
— Я понятия не имею, что вы слышали в коридоре, сэр, — вскинув подбородок, произнесла я, — однако хочу заметить, что подслушивать чужие разговоры неприлично.
— Вы говорите мне о приличиях, Танг? — вздернул брови Стортон.
Только сейчас я заметила, что из бровей вверх торчат тонкие и длинные белые волоски — как у кошки.
— Вы сказали, что влюблены в меня, — рыкнул ректор. — Собственно, удивляться тут нечему, поэтому перейдем сразу ко второй части — отдайте мне то, что считаете самым дорогим.
Неудивительно? Нет, серьезно? Кто-то может влюбиться в этого… этого… нахала⁈ И самое вопиющее — он в это верит?
— Я такого не говорила! — возмутилась я.