Вот гад! Несмотря на поднявшееся изнутри возмущение, захотелось улыбнуться, и мне пришлось приложить усилия, чтобы сдержаться.
Ректор смотрел на меня, не мигая, его хвост нервно дергался вправо-влево. Под тяжелым взглядом синих глаз внезапно стало неуютно.
— Ректор Стортон? — неуверенно позвала я. — Почему вы меня разглядываете?
— Жду.
— Чего?
Он зарычал. Этот звук был странным, вибрирующим. Он как будто родился внутри его груди и вырвался наружу, заставляя у меня внутри что-то вздрогнуть.
— Вы должны в меня влюбиться, Танг. Я жду.
Я не удержалась от смеха.
— Вы полагаете, это так легко?
— А что здесь сложного? — дернул ухом ректор, и я в очередной раз поразилась его незамутненности.
Такой же, как Томас Морвель: совершенно непробиваемо уверенный в собственной неотразимости.
— Вы в меня влюблены? — спросила я звенящим от неожиданной злости голосом.
Глаза ректора снова стали круглыми, как большие синие монеты.
— С чего мне в вас влюбляться, Танг?
— А мне — в вас?
Я думала, что его глаза не могут стать еще больше, но ошибалась. Удивление, написанное на звериной морде, было огромным.
— Но вы же…
— Подождите, я сама скажу, — проговорила я, смахивая каплю воды с лица. — Я — Танг, у меня нет ни семьи, ни тутула, а еще мне семнадцать и все, о чем я могу думать — это выгодная партия и кавалеры. Вы — барон, хороши собой, не женаты и и не помолвлены. Еще вы ректор, умны, загадочны, а потому я никак не могу в вас не влюбиться хотя бы немного?
Ректор нахмурился.
— Да? — голос его звучал неуверенно, как будто он подозревал подвох, но все никак не мог понять, в чем он состоит.
— Нет! — возмутилась я. — Все не так!
Глаза ректора Стортона недоверчиво прищурились, по полу, по столу и по шкафам застучал дождь.
Когтистая лапа дернулась, с нее сорвался зеленоватый сгусток энергии и завис в воздухе, набухая, впитывая влагу, рядом с тем, что ректор создал раньше. Несмотря на это, дождь усилился.
— Танг, прекратите топить мой кабинет! — приказал ректор.
Громыхнуло, как во время грозы. Я зажмурилась, пытаясь взять себя в руки, но это не помогло.
Ректор Стортон ругнулся, поднял руки, формируя заклинание. Я вдруг поняла, что меня трясет. Повинуясь взмаху огромной лапы, заклинание развеялось туманной дымкой, укутывая меня мягким светом. Что?
Я дернулась, переводя взгляд на ректора, и неожиданно поняла, что дождь до меня больше не дотрагивается. Следующим заклинанием ректор укрыл пол, бумаги на рабочем столе и шкафы.
— Уннер, — тихо проговорил он. — Вы должны взять себя в руки. Не ведите себя как ребенок, в конце концов
Громыхнуло еще сильнее, я сжала кулаки. Как же он меня злил! Как ребенок? Это я веду себя как ребенок? Можно подумать, это я из нас двоих уверена, что от меня все в восторге!
Дождь усилился, забарабанил так сильно и часто, что уши закладывало от громкого звука.
— Уннер, — голос ректора прозвучал совсем рядом. — Слушайте мой голос, вам нужно взять магию под контроль. Дышите.
Причем тут дыхание⁈
— Уннер, — почему его голос звучит так мягко, когда он зовет меня по имени? — Уннер, попробуйте сделать глубокий вдох, а теперь выдыхайте, долго, медленно. Вот так, теперь еще раз.
Я зажмурилась сильнее, изо всех сил пытаясь успокоиться, и желая оказаться подальше от ректора, и…
Прикосновение к руке стало полной неожиданностью — сначала я даже не поняла, что произошло. До пальцев дотронулось что-то мягкое, пушистое, погладило ладонь и скользнуло выше, к запястью.
Меня как будто током ударило. Кажется, в этот момент я поняла, почему запястья считались всегда чем-то интимным, уязвимым — некоторые даже считали неправильным их демонстрировать окружающим и всегда носили браслеты.
До сих пор я думала, что это блажь, то мягкое прикосновение к запястью, которое никак не заканчивалось, щекотное, нежное, заставило что-то внутри подпрыгнуть.
Я открыла глаза и увидела радугу. Она солнечным зайчиком лежала на лице ректора, так что он щурился. Шерсть была мокрой, а дождь, кажется, прекратился.
Опустив глаза, я успела увидеть, как огромная лапа отпускает мою руку. Почему-то без этого стало холодно и неуютно. К щекам прилила краска, от стыда я готова была провалиться сквозь землю.
Вспомнился мой ужасный экзамен, где я точно так же из-за одного только прикосновения ректора создала радугу и заставила зацвести цветы.
Как неприлично! Во имя всех святых!
— Отлично, Уннер, — кивнул ректор, отходя на шаг. Он выглядел невозмутимо, в воздухе пахло озоном и мокрой шерстью. — Впечатляющая демонстрация. Впрочем, вы могли бы остановиться на том, что донесли до меня свои чувства словами.