Ничего необычного. Вот только вся эта гостиная была утыкана статуями из серого камня. Некоторые из них стояли, некоторые — сидели на диванах и креслах, обтянутых гладкой тканью, когда-то наверняка нарядно блестевшей.
Но дело было даже не в этом. Дело было в ужасе, которым веяло от всей комнаты, что-то животное, страшное, необъяснимое. Разве могли меня так сильно напугать статуи?
— Уннер. Уннер, дышите. Вы хотите отсюда уйти?
Дышать. Да, я должна дышать. Иначе магия опять вырвется на свободу, и я не рискнула бы предсказать, чем это обернется.
Раз, два, три, четыре… На тридцатом медленном вдохе я почувствовала, что колотящееся в груди сердце немного успокаивается. Или дело было в том, что моего локтя коснулась тяжелая теплая лапа?
— Уннер? Уйдем?
Вдох-выдох. Уйдем, да сейчас же! Я уже успела испугаться, смысл теперь уходить? Теперь я хочу понять, в чем тут дело.
Приоткрыв один глаз, я снова осмотрела статуи. Кажется, они немного изменили позы?
— Что это такое? — выдавила я. — Вы обращаете людей в камень? Как горгоны?
Ректор Стортон по-кошачьи фыркнул.
— Это моя семья, Уннер. И причина, по которой я хотел бы, чтобы вы держались от меня как можно дальше.
Что? Но это статуи!
— Вы же сказали, что вы сирота.
— Верно. Разве могу я считать иначе, если мои отец и мать обратились в камень?
— О. Но почему?
Ректор Стортон не ответил. Сделал несколько шагов вперед и остановился перед статуей женщины в старомодном очень пышном платье. Камень почти стер черты ее лица, но мне показалось, что она была очень… живой, быстрой, стремительной, как ручей. Может, потому что ее волосы были растрепаны, а я знала, что аристократкам этого никак нельзя допускать.
— Это моя мать, Баронесса Стортон. Ее звали Кларисса. Дрангур рассказывал, что она была очень красивой и часто нарушала правила — уж не знаю, что он имел в виду под этим.
Я всмотрелась в каменное лицо женщины, даже сейчас казавшееся беспокойным. Как будто вот-вот тонкий нос сморщится, веки опустятся, а удивительно крупная для женщины ладонь взметнется в стремительном жесте.
— А это мой отец. Про него Дрангур все время говорил: «Глаза бы отцовские тебя не видели!». Это когда я, например, в детстве вырастил цветок посреди гостиной, потому что мне показалось — там как-то пусто.
Я фыркнула. Забавно ректор Стортон обращался с магией в детстве. Я в основном играла с волнами и удивлялась, что они меня слушаются.
— Отца звали Якоб. Барон Якоб Стортон Третий.
Каменный мужчина, сидящий на диване с сигарой, выглядел представительно, но…. вряд ли я могла бы назвать его строгим.
Хотя откуда мне это знать? Просто разыгралось воображение.
— А это?..
Я обратила внимание на стоящую рядом с ним статую. Сердце защемило. Тонкая фигурка, неуловимо похожая на каменную Клариссу, мать ректора Стортона.
— Это моя сестра, Джорджи. Джорджиана. Дрангур сказал, ей было двенадцать, когда все произошло. Получается, она старшая, хотя сейчас все изменилось.
Совсем малышка.
Я осмотрела остальные статуи, их было больше десятка.
Весь род Стортонов? Вот где племянницы и племянники, сестры и братья, и, должно быть, где-то здесь любимец Дрангура — дядюшка Джастин.
— Но… что здесь произошло?
Ректор Стортон повернулся ко мне, в глазах его было непонятное выражение.
— Хотелось бы мне знать это, Танг.
— В каком смысле? Вы не знаете? Как такое может быть?
— Представьте себе. Вас это так удивляет?
Я разозлилась.
— Да! Если бы в один момент моя мачеха или ее муж, или мои названые братья и сестры обратились в камень, я бы это заметила!
— Даже если бы в этот момент вам было не больше года?
— Вы вообще можете говорить нормально? — не выдержала я. — Не я заставила вас привести меня сюда. Вы сами этого захотели.
— Да знаете что… — рыкнул ректор Стортон и замер. — Прошу прощения Уннер. Низвергнутые! Хотел бы я никогда не вести с вами этого разговора.
Он отвернулся и окинул взглядом комнату.
— Я начал изучать проклятья, потому что думал, что однажды смогу их расколдовать. Но иногда мне кажется, что невозможность спасти тех, кого я люблю, — это мое собственное проклятье. Намного более тягостное, чем уши и хвост, которые вашими стараниями отрастают у меня каждую ночь.
Я скрипнула зубами, разозлившись на себя, и на ректора Стортона. Почему я ничего не понимаю? Почему он не хочет нормально объяснить?