– Ну, не хочешь показывать, я сам посмотрю! – потерял терпение полицейский и потянул руки к Миррил (которая вообще не понимала где находится, ничего не слышала кроме собственного пульса, и даже не подозревала, какая опасность над ней нависла).
Вито зажмурился, покрепче прижав к себе девушку. Это конец…
– А! Вспомнил, где я эту рожу видел! – оглушил прокуренным басом толстяк брин.
Темнокожий отдёрнул руки от плеч Миррил и повернулся к толстяку.
– Что ты мелешь, придурок? – раздражённо спросил он.
– Этот хмырь – Барон Отрицательный, стихоплёт и шут. Посмешище, – принялся объяснять брин. – Я был охранником на их долбаном съезде литераторов. Вот ведь насмеялся, когда этот тормоз начал выть про «грядущую войну», а потом его забросали овощами, он всех послал и сфарлился.
– Ух ты, так мы на знаменитость напоролись? – повеселел низкий. – Тася, чего же ты молчал?
– Я только щас вспомнил, – понурил голову толстяк Тася.
– Стих нам сочини! Про нас! – у второго темнокожего загорелись глаза.
– Да, я не против, но вот вначале только пусть заплатит за все нарушения… – согласился низкий.
– Ребят, это всё, что есть, честно, – пришёл в себя Вито, протягивая кошелёк. Другой рукой он всё так же прижимал к себе Миррил: девушка еле стояла на ногах, и основной вес её тела пришлось держать самому; к тому же от неё невыносимо смердело канализацией.
Низкий темнокожий патрульный (по серебряному жетону власти на его груди Вито сразу понял, что он главный в отряде) выхватил кошелёк и в считанные секунды выпотрошил его, бросив пустышку обратно хозяину:
– Эх, дружище, не густо, ох как не густо…
– Обыскивать будем? – спросил второй темнокожий.
– Воняет от них, не хочу пачкаться, – ответил ему низкий. – Ты как, Тася?
– Пусть лучше стих про нас придумает! – махнул жирной рукой брин.
– Ну что ж, писака, давай, – согласился командир патруля. – Но если фигня какая-то будет – мы по тебе и твоей пещатне дубинками пройдёмся…
Целый день прошёл в творческих мучениях, которые, увы, ничего не принесли. Вряд ли что-нибудь путное сейчас родится. Но аргумент «дубинками пройдёмся» действовал потрясающе.
– Ты, кто хранит наш покой, – начал Барон Отрицательный и задумался в поисках подходящего продолжения.
– Дальше! – потребовал брин.
– Ты, кто не дремлет на страже, – выдавил из себя Вито и побледнел – дальше ничего толкового не придумывалось.
– Ну? – нетерпеливо спросил второй темнокожий.
– Ты, кто преступную вошь подавляет ногой… – Барон в сердцах выругался. – Нет, не так. Подождите, немного… подождите… Ты, кто…
– А мне нравится про вошь, – смущённо перебил его Тася.
– Да, преступная вошь – нормально, – согласился второй темнокожий. – Сержант, как думаешь?
– Вошь сойдёт. Не нужно менять, – одобрил низкорослый.
– Но ведь оно убого звучит! Дёшево и нескладно! – возразил Барон.
– Заткнись и сочиняй дальше! – отрезал сержант.
– Ты, чьё лицо вечно в саже! – фыркнул Барон Отрицательный.
– Чего? – хором спросили патрульные.
– Как чего? – завёлся Барон. – Сажа – символ кропотливого труда, символ титанических усилий, символ!..
– Уймись ты наконец! – перебил его сержант. – Откуда нам это знать? Какие-то там символы. Плевать на них я хотел, на символы твои. Давай такое придумывай, чтобы народ понимал, а не ты один.
– Да, нормально давай придумывай, – поддакнул второй темнокожий.
Тася промолчал (видимо пытался осознать всю глубину фразы с сажей)…
– Ммм… – пожевал губами Барон. Ничего не придумывалось и он решил ляпнуть первое, что подвернулось на язык: – Ты, кто воспитанный даже.
– Хм… – почесал затылок Тася. – Я воспитанный, да.
– Сойдёт, – кивнул сержант. Давай дальше.
– Ребят, может, отпустите уже? – взмолился Вито.
– Я сказал: давай ещё… – спокойно произнёс низкорослый, но лучше бы он эти слова прокричал – так зловеще они прозвучали…
И тут Барона понесло:
Ты, кто в ночи совершает обход
По местам, что страшны и опасны,
Ты, кто спасает банкиров доход –
Их труды далеко не напрасны…
Ты, сохраняешь людей, не себя.
Что ни заданье – рискуешь.
Нет, это делаешь всё ты не зря…
В сумраке бед ты ночуешь!
Думая только о ближних судьбе
И подставляя плечо всё из стали,
Ты, полицейский, в жестокой борьбе,
Что никогда мы не знали…
Гордо стоишь ты, ни шагу назад,
Наш ты покой охраняешь!
Злостных хулителей гонишь парад,
Фальшь и обман презираешь…
Барон выдохся. Барон не хотел больше давить из себя и строчки. Барону было отвратительно и паршиво на душе. Барон заставил себя породить то, что так свято ненавидел. Барону пришлось пойти против себя. И от этого хотелось блевать…