Я оглянулась на Жера. За два года мы ни разу не возвращались к тому, о чем он рассказал мне той первой осенью.
Хоуп перестала плакать:
— Да, мы думали, это все чепуха. А ходить в этот жуткий лес у нас и без того не было ни малейшего желания. — По щекам сестры вновь заструились слезы, однако она выпрямилась, прижимаясь к Жервену, обнимавшему ее за плечи. — Ох, отец, неужели ты не можешь взять и остаться?
Отец покачал головой.
— А что в ваших седельных сумках? — вдруг спросил Жервен.
— Да ничего особенного. Немного денег — я думал купить корову, чтобы не возить молоко для малышей из города, но, боюсь, там и на корову едва хватит.
Жервен встал, не выпуская руку Хоуп, и склонился над седельными сумками, со вчерашнего вечера лежавшими в углу. Грейс и Хоуп, всегда исправно следившие за порядком в доме, почему-то не решились их тронуть.
— Когда мы с Красавицей вчера их тащили, они показались мне тяжеловатыми.
— Разве? Да нет же. Откуда там тяжесть? Они почти пустые. — Преклонив колени рядом с Жервеном, отец расстегнул одну из сумок и с изумлением вытащил две дюжины превосходных восковых свечей, льняную скатерть с изящной кружевной каймой, несколько бутылок выдержанного вина и бутылку еще более выдержанного бренди, серебряный штопор с головой грифона (красные глаза подозрительно напоминали рубины). Бережно завернутый в кожаный кисет, на свет появился нож с костяной ручкой в виде вытянувшегося в прыжке оленя, заложившего за спину ветвистые рога. Дно мешка по самое запястье наполняли монеты — золото, серебро, медь, латунь. Под грудой монет скрывались три деревянные шкатулки, на полированных крышках которых блестели инкрустированные перламутром инициалы — Г., Х. и К.
— Грейс, Хоуп и Красавица… — догадался отец и раздал шкатулки.
Сестры принялись извлекать одно за другим золотые ожерелья, жемчуга, бриллианты и изумруды, серьги с топазами и гранатами, сапфировые браслеты и опаловые перстни. Вскоре на домотканых подолах заискрились груды самоцветов.
Моя шкатулка была до краев наполнена коричневато-зелеными неровными катышками. Я зачерпнула горсть, и они с шелестом заструились сквозь пальцы обратно в шкатулку. И тут меня осенило.
— Семена розы! — рассмеялась я радостно. — А Чудище, оказывается, с юмором! Мы бы с ним, кажется, поладили.
— И не думай, Красавица! — осадил меня отец. — Я никуда тебя не пущу.
— Как, интересно? Привяжешь? Я поеду. Более того, если ты прямо сейчас не пообещаешь взять меня с собой, когда выйдет срок, я убегу сегодня же ночью, как только все заснут. Ты ведь сам говорил, замок найти легко — достаточно всего лишь заблудиться в чащобе.
— Слышать невыносимо! — заявила Хоуп. — Должен же быть какой-то выход.
— Нет никакого выхода, — покачал головой отец.
— И ты согласен? — спросила Грейс Жервена; он кивнул. — Тогда придется и мне поверить, — медленно проговорила она. — Кто-то должен поехать. Но не обязательно ты, Красавица. Я могу.
— Нет, — возразила я. — Розу сорвали для меня. Я младшая. И самая некрасивая. Не большая потеря для хозяйства. И потом, Хоуп без тебя туго придется с малышами, а я гожусь только дрова рубить и грядки полоть. С этим любой деревенский парень справится.
Грейс посмотрела на меня долгим пристальным взглядом.
— Ты же знаешь, я кого хочешь переспорю.
— Да, вижу, настроена ты решительно. Только не понимаю почему.
Я пожала плечами:
— Мне уже восемнадцать. Самый возраст для приключений.
— Я не могу… — начал отец.
— На вашем месте я бы ей уступил, — вмешался Жервен.
— Да ты понимаешь, что говоришь? — вскричал отец, вскакивая и роняя на пол опустевшую кожаную суму. — Я видел это Чудище, это страшилище, этот кошмар — а ты нет! И ты предлагаешь мне спасать свою жалкую жизнь ценой жизни моей младшей дочери, твоей сестры?
— Это ты не понимаешь, папа, — возразила я. — Я ведь не на заклание себя отдаю, я лишь хочу выручить тебя. А страшилищу, по крайней мере, не чуждо благородство, так что я не боюсь. — (Отец изменился в лице, словно увидел отражение Чудища в моих глазах.) — Не может быть злым тот, кто так любит розы.
— Но чудище есть чудище. Зверь лесной, — безнадежно увещевал отец.
— Разве зверя нельзя укротить? — спросила я, видя, что он сдается, и желая утешить.
Отец посмотрел так же, как несколько минут назад смотрела Грейс.
— Ты же знаешь, я кого хочешь переспорю, — повторила я, баюкая на коленях деревянную шкатулку.