После того разъяснения в самом начале нашего знакомства, что не надо позволять невидимым слугам (главным образом блюдам и чашам за обеденным столом) помыкать собой, я начала временами высказывать предпочтения. Чудесный стол в трапезной умудрялся не повторить ни одно из блюд, однако, наслаждаясь разнообразием, я иногда просила подать особо понравившееся кушанье еще раз. Например, одну шоколадную коврижку с патокой я готова была есть снова и снова. В ответ на мою просьбу она иногда появлялась из ниоткуда с легким хлопком, будто рождающаяся звезда, высоко над моей головой, а потом величественно опускалась на тарелку, а иногда, подскочив от неожиданности, ко мне несся во всю прыть своих пяти или шести ножек маленький серебряный поднос с дальнего конца стола.
Однажды вечером примерно в середине лета я снова попросила подать свою любимую коврижку. Я, как обычно, сидела во главе стола, а Чудище — по правую руку от меня. Перед ним стоял кубок и бутыль белого вина цвета лунного серебра, которое мы пили оба. После повторяющихся изо дня в день вопросов, не хочется ли ему что-нибудь отведать вместе со мной, мой сотрапезник признался, что иногда может выпить бокал вина. С тех пор он пробовал хотя бы пару глотков того, что пила за ужином я, но старался делать это незаметно, не на моих глазах.
— Попробуй, очень вкусно, — разрезая серебряным ножом коврижку, предложила я.
— Спасибо. Но я ведь говорил, я плохо управляюсь с ножом и вилкой.
— Обойдемся без них. Погоди, не надо, — остановила я серебряное блюдо, которое пыталось переложить отрезанный кусок коврижки мне на тарелку. — Я сама. — Я взяла кусок в руку и откусила. — Вот, видишь? — пояснила я Чудищу.
— Не дразнись. У меня не получится. К тому же моя… э-э-э… пасть не слишком приспособлена для жевания.
— У Милочки тоже не приспособлена. — Я уже рассказывала Чудищу о страшном мастифе из «Танцующей кошки». — А пироги, плюшки и печенье она уплетает за милую душу — засасывает в глотку мешками, если оставить их без присмотра. Мм, объедение! Ну, открой рот. — Я встала с куском коврижки в руке и обогнула угол стола. Под настороженным взглядом Чудища я почувствовала себя мышью, встретившей льва, из басни. — Давай, больно не будет, — улыбнулась я.
Он открыл рот, чтобы возразить, и я тотчас сунула туда кусок коврижки, а потом прошествовала на свое место и принялась отрезать еще кусок, не глядя на Чудище. Я помнила, как незаметно он старался отпивать из кубка. Чуть погодя мне послышался глотательный звук. Я выждала еще чуть-чуть и подняла глаза. Взгляд Чудища не поддавался описанию.
— Ну как? — выдохнула я.
— Вкусно.
— Тогда попробуй еще. — Выскользнув из кресла, я проворно подскочила к Чудищу, пока он не передумал.
Он помешкал, глядя на меня изучающе, но потом покорно открыл рот.
— Худо мне будет, наверное… — протянул он страдальчески.
— Да ничего не будет, — возмутилась я, но поняла, что он просто смеется надо мной про себя. Тогда мы оба дружно рассмеялись уже вслух.
Стол начал приплясывать в такт, а я, запрокинув голову, увидела, что и люстра, поворачиваясь на цепи, позвякивает своими хрустальными подвесками и будто подмигивает.
— Уф! — выдохнула я, отсмеявшись.
Подлетевший чайник налил мне чашку ароматного чая, заваренного на этот раз с апельсиновой цедрой и имбирем. Я молча пила, наслаждаясь уютным теплом и весельем. Наконец чашка опустела.
— Пора мне наверх. А то все Браунинг да Киплинг, а Катулл лежит недочитанный.
— Ты выйдешь за меня замуж, Красавица? — спросило Чудище.
Мир застыл, будто после первых осенних заморозков; повеяло холодом, как глухой полночью у смертного одра. Закрыв глаза и вжавшись в спинку кресла, я стиснула резные подлокотники до боли в пальцах.
— Нет, Чудище, — ответила я, не открывая глаз. — Пожалуйста… Ты мне нравишься, очень, но, прошу тебя, перестань задавать этот вопрос, потому что я не могу, не могу, не могу стать твоей женой, и мне невыносимо раз за разом говорить тебе бесконечные «нет», «нет» и «нет».