Серебряная калитка блеснула на горизонте, но мы домчались до нее в мгновение ока — я не успела, кажется, даже ногу в стремя вставить. Оглянувшись, я увидела далеко позади тающий в зеленой дымке лугов замок. Я на миг приостановила Доброхота — меня охватило странное беспокойство, но я сказала себе: «Глупости. Через неделю вернусь». Мы проскакали через калитку, и она плавно и бесшумно закрылась за нами.
Куда ехать, я не представляла, не догадалась спросить у Чудища, но Доброхот бодро трусил по широкой тропе, будто зная дорогу. По моим воспоминаниям, тропа терялась в нескольких милях от серебряных ворот, однако под копыта коня уже ложились длинные предвечерние тени, а светлая песчаная лента и не думала заканчиваться. Шестое чувство подсказывало, что там, дальше, в густой тени за темными стволами, тропа оборвется, но она упрямо бежала дальше, к следующим зарослям. Доброхот скакал без устали. Я понимала, что нам еще долго ехать и надо бы поберечь силы, но стоило мне отпустить вожжи, как он срывался в галоп. В светлой гриве, взлетающей и опадающей, как волна, сверкало солнце, и тропа серебрилась, разматываясь на глазах.
Потом мы все-таки устроили привал, я отпустила подпругу, накормила Доброхота хлебом и дольками апельсина, но нам обоим не терпелось отправиться дальше. Я пыталась заставить его идти шагом, но вскоре поняла, что он тратит больше сил на то, чтобы себя сдерживать, и пустила его вольным галопом.
Солнце село где-то за лесом, деревья окутал сумрак, сгущаясь над слабо поблескивающей тропой. И вдруг где-то впереди мелькнул, тотчас же пропав, золотистый огонек. Потом загорелся снова. Светящееся окно! Я подалась вперед, и Доброхот снова понесся галопом. Он скакал, не сбавляя шага, пока поводья не стали скользкими от пота, и, проскочив через опушку, вынес меня на лужайку за домом. В кухонном окне горел свет, золотя обрамляющие его розы и расстилая золотистый коврик между кухонным порогом и огородом. Доброхот остановился на полном скаку и, задрав голову, заржал, как перед боем. Повисла жуткая тишина, потом кухонная дверь распахнулась и Хоуп закричала:
— Это и впрямь Доброхот!
Я выскользнула из седла и кинулась к двери. Пока я добежала, все остальные высыпали на порог, и меня встретили радостный смех и крепкие объятия родных. Доброхот, не захотевший оставаться в стороне, тоже получил свою порцию ласки и поцелуев. Почти все (нет, кажется, все без исключения) плакали.
Близнецы, оставленные без присмотра, подобрались к двери и с любопытством поглядывали на суматоху за порогом. Мерси сползла по двум ступенькам на землю и неуверенно стояла, держась за столбик решетчатой ограды, оберегающей огород от мелких зверьков, которые не спешили наведаться к нам из леса.
— Мерси, — обратился к ней дедушка, когда поутихли первые ахи и охи. — Ты помнишь Красавицу?
— Нет, — ответила она, но, когда я подошла ближе, потянулась ко мне с улыбкой.
Я подхватила ее на руки, а Ричард, не такой бойкий, кинулся прятаться за материну юбку.
— Заходи же, не стой на пороге, — позвал отец. — Рассказывай!
— Подожди, надо сначала отвести Доброхота. Для него найдется место в конюшне?
— Устроим, — кивнул Жервен.
— Пойду поставлю еще тарелку, — сказала Грейс. — Мы как раз садимся ужинать.
Все разговаривали непривычно сдавленными голосами, мысли у меня путались. Грейс и Хоуп с Ричардом пошли обратно в дом, а остальные вместе со мной в конюшню.
— Может, Мерси хочет прокатиться? — спохватилась я, вспомнив, как сама с малых лет мечтала посидеть в седле.
— А ты попробуй, — предложил Жервен. — Они оба теперь неразлейвода с Одиссеем.
Мерси усадили в седло и, придерживая за ноги с обеих сторон, благополучно прокатили несколько шагов до конюшни. Жер зашел внутрь зажечь фонарь. «Большой», — уважительно отозвалась Мерси, когда ее спустили на землю. Кроме знакомой морды Одиссея с белой проточиной, чуть подальше, над дверцей бывшего стойла Доброхота, виднелась еще одна морда, гнедая.
— Это Сидр, — представил новенькую Жервен. — Пятилетка, славная кобылка. Надеюсь, они поладят. Доброхота можно привязать тут, в углу. Сена здесь вволю.