Заря простерла над лесом розовые персты, а в окно лился нерешительный утренний свет, и мы наконец увидели друг друга.
Я обратила внимание, что на Чудище уже не тот коричневый камзол, который был в день моего отъезда, а другой, золотистый.
— Теперь мне тем более не заснуть, — сказала я. — Утро на дворе. Лучше позавтракаю. — Я встала и подошла к окну. Вместе со светом крепли мои силы. Облокотившись на подоконник, я выглянула в сад. Никогда еще он не казался мне таким прекрасным. Чудище встало рядом. — Как приятно вернуться…
— Твои родные обрадовались новостям?
— Да, — кивнула я. — Грейс теперь себе места не найдет, пока не получит подробных известий о Робби. Но это ничего. Предполагаем, что он приедет с гонцом, который везет ему письма от Грейс и отца. Ты мне позволишь — хотя бы иногда — поглядывать в волшебное зеркало? — робко попросила я.
— Конечно. Хотя молодого священника мне, сказать по правде, жаль.
Я выглянула в окно и спросила, обведя рукой раскинувшийся внизу сад и луга:
— С тобой… с замком ничего не случилось непоправимого из-за моей… задержки?
— Нет, Красавица, не тревожься.
— А если бы я не вернулась? Что бы произошло?
— Произошло? Ничего. Совершенно ничего.
Я распахнула глаза в недоумении. Его слова словно застыли между нами в утреннем свете.
— Ничего? Но… — Я не хотела напоминать ни ему, ни себе о том мертвенном оцепенении, в котором я застала его, войдя в эту комнату.
— Я умирал? Да. Я бы умер, вы с Доброхотом вернулись бы к родным, замок зарос бы по самую маковку, к порогу подступил бы лес, и птицы вили бы гнезда в башнях. А еще через две сотни лет даже от преданий не осталось бы и следа. Одни камни.
— Тогда вот что я тебе должна сказать, — произнесла я с глубоким вздохом, однако, встретив вопросительный взгляд Чудища, снова потупилась и выпалила, обращаясь к серому каменному подоконнику: — Я люблю тебя и хочу стать твоей женой.
Наверное, я потеряла сознание, но как-то по-другому, не как в прошлый раз. Чудище исчезло, и все остальное вслед за ним, а может, одновременно. Комната озарилась ярчайшей вспышкой, словно лопнуло само солнце, а потом, нарастая, будто взрывная волна, послышался шум — звон огромных соборных колоколов, возгласы ликующей толпы, конское ржание, даже пушечная канонада. Втянув голову в плечи, я зажала уши руками, но это не помогло. Замок задрожал, будто сами камни в фундаменте принялись аплодировать, затем пол и вовсе ушел у меня из-под ног, и я воспарила в потоках света и звука.
Вдруг все затихло, так же внезапно, как началось. Я осторожно отняла ладони от ушей и приоткрыла глаза. Сад за окном ничуть не изменился, разве что посветлел, но это неудивительно, ведь всходило солнце. Я отвернулась от окна.
Чудище куда-то пропало. Рядом со мной стоял мужчина в золотистом бархатном камзоле с белоснежным кружевным жабо и манжетами. Глаза у него были карие, а в каштановых вьющихся волосах серебрилась проседь. Высокий, выше меня, хотя и не такой высокий, как Чудище, он улыбнулся — слегка неуверенно — в ответ на мой удивленный взгляд. В его красоте таилось что-то тревожное, и я заморгала, чувствуя себя глупо.
— Чудище… — проговорила я неожиданно пронзительным голосом. Перед этим сиятельным господином я казалась себе неказистой школьницей. — Где он? Я должна его найти.
Не сводя взгляда с незнакомца, я попятилась от окна.
— Подожди, Красавица.
— Ваш голос… — Я замерла. — У вас знакомый голос.
— Я и есть Чудище, — сказал он. — Волей заклятия я был обречен жить в облике ужасного страшилища, пока юная дева не полюбит меня вопреки всему и не согласится стать моей женой.
Я смотрела на него в замешательстве.
— Ваш голос… Знакомый, но какой-то не такой, — пролепетала я едва слышно. — Это действительно вы? Ты? — растерялась я. — Я всего-навсего… Так все сложно… — Не договорив, я ущипнула себя за подбородок, надеясь убедиться, что не сплю, и на руке звякнули скатывающиеся к локтю браслеты.
— Это действительно я, — мягко проговорил незнакомец. — Только голос мой звучит из гораздо менее обширной — человеческой — груди.
— Ты тот юноша с последнего портрета! — осенило меня.
— Да. Только уже далеко не юноша. Над годами даже чары не властны. Впрочем, я и не ощущаю себя молодым. — Он взглянул на свои руки. — Помню, первые лет десять ушло только на то, чтобы заново научиться ходить на двух ногах.