Стал Лосев осаждать Алену. Подослал к ней жену своего денщика.
— Мой барин покоя не дает, просит вам сказать, что влюбился смертельно и желает на вас жениться. Да только такую молодую вас не отдадут, а потому просит он поверить ему. Уедете с ним в другую деревню и там повенчаетесь. Так что передать барину?
Осторожная Алена, как ни ныло ее сердечко по бравому гусару, ответила решительно:
— Я на это никогда не соглашусь. У меня есть благодетельница. Пусть поговорит с ней. Коли даст она согласие — выйду. А увезти себя не позволю. Я наложницей быть ни у кого не соглашусь...
— Ах вы, матушка, да сжальтесь, пропадет мой барин-то. Он сказал, когда вы ему откажете, то он будет развратную жизнь вести, и пить, и гулять, и что вы будете всему виноваты... Сжальтесь...
Но Алена брови сдвинула:
— Ступай, и больше я с тобой говорить не хочу. Барину же своему передай — никогда на это не соглашусь ...
Однако где было девочке-подростку знать, какую интригу затеял против нее Лосев: сказал Чаликовой, что, мол, дала слово уехать с ним. Крупный скандал вышел. Алена целый месяц оплакивала свою несчастную любовь. Гусар же искуситель, казалось, навсегда скрылся с ее горизонта.
И вот однажды сидит она со своей опекуншей в гостиной у окна и видит, кто-то едет в санях, пьяный- препьяный. Песни поет. Чаликова присмотрелась, так и ахнула: «Это же Лосев! Что с ним сделалось, с бедным, как жаль его! Примерный был офицер, никогда не видела, чтобы он был пьян. Слава Богу, мужа нет...»
После истории с Лосевым Чаликов строго-настрого запретил своей жене пускать офицеров в детскую, где вместе с дочками хозяев жила и Алена.
Прошло некоторое время, и вот, когда Чаликовых дома не было, перед глазами Алены в ее комнате появился Лосев.
— Как вы вошли сюда? — ужаснулась девушка.
— Узнал от человека, что вы одни, — чистосердечно признался Лосев. — Попрощаться пришел. Совсем еду в Петербург.
У Алены душа замерла, но она постаралась ответить как можно спокойнее:
— Счастливый вам путь.
— Я прошу вас проститься со мной хорошо, а мне этих слов недостаточно. Может, в последний раз видимся!
Он подошел к девушке и прижал ее так крепко к себе, что ей показалось, сейчас задохнется. Поцеловал и отпустил. Алена упала на подушку, услышала быстрые, удаляющиеся шаги и стук захлопнувшейся двери. Вот и всё. Кончилась ее первая любовь.
«Ну, что я тогда перечувствовала, когда меня он поцеловал: стыд, гордость, меня мучило, что мужчина в первый раз в жизни меня поцеловал. Любимый мужчина. Я за грех почитала любовь, думала, он меня унизил... Мне стыдно было и глядеть на свет Божий. Да кому было и рассуждать — мне тогда только десять минуло, одиннадцатый пошел. Я начала задумываться и плакать, ибо я поняла, что я его любить стала... И так он уехал навсегда, и никогда я с ним не виделась. Вот тут я поняла, что я очень его любила, и дала себе слово, когда человек найдется, который будет на него похож, за того и выйду, разумеется, прежде полюблю», — на склоне дней своих писала старушка Щепкина, вспоминая свою первую любовь. А ведь так и случилось!
* * *
Однажды Веригин, берейтор графа Волькенштейна, служивший раньше у Салаговых, расхвастался перед актером крепостной труппы Михаилом Щепкиным, что, мол, у него в любовницах не какая-нибудь конопатая Лушка, а самая настоящая турчанка. Легко представить, какое впечатление могли произвести такие разговоры в курском захолустье! И видимо, произвели, если Щепкин сказал:
— Не верю, Веригин! Покажи мне ее...
— Изволь! Только просто так граф в Ахремовку, где живет моя любезная, не отпустит! Надо что-то придумать...
Им сопутствовала удача. Повод заявиться туда возник сам собой: граф, театрал и меломан, снарядил несколько понимающих в музыке людей, прослышав, что в деревне Ахремовке, где было имение Чаликовых, продаются духовые инструменты.
Наверное, все двадцать пять верст пути они проговорили о «предмете» берейтора, потому что Елена Дмитриевна вспоминала, что, появившись в помещичьем доме, молодые люди глядели все больше на нее, чем на флейты с трубами.
Алена старалась этого не замечать, разговаривала с гостями сдержанно, с достоинством. Ей очень хотелось разглядеть того, кто назвался Михаилом Щепкиным. Но ей почему-то казалось, что если она подымет на него глаза, то обязательно встретится с его внимательным взглядом. Смущенная этим чувством, она под каким-то предлогом поспешила уйти к себе.
Жизнь научила Алену осторожности. Ее красота и беззащитное положение приживалки-воспитанницы не давали покоя многим любителям легкой добычи. Судьба как бы испытывала, насколько душевно вынослива эта семнадцатилетняя девушка без родного человека-советчика рядом.
Сколько разных лиц, опасных и искусительных житейских ситуаций возникало на ее пути! Легко ли с него не сбиться?
Веригин не сомневался в доступности красивой турчанки и потому, оговорив ее перед Щепкиным, особого греха за собой не чувствовал. К тому же, в бытность свою учителем у Салаговых, он испытал на себе неприязнь Алены. Прямодушная, не терпящая несправедливости, она открыто возмущалась грубым обращением с мальчиками Салаговыми, у которых Веригин тогда был учителем. В конце концов Веригина прогнали. Он оказался в берейторах и теперь, вспомнив прошлое, не упустил случая расквитаться.
И просчитался. Более того, оказался невольным благодетелем двух людей, как будто созданных друг для друга. Один только прелестный облик Алены, ее спокойствие и достоинство, с которым она себя держала, для Михаила тотчас свели на нет гнусные байки Веригина.
...Они влюбились друг в друга в первую же встречу, хотя, как Елена Дмитриевна говорила: «Я того не показывала». Зато Михаил был весь как на ладони, и стоило гостям уехать восвояси, как в доме Чаликовых стали говорить, что, мол, дело яснее ясного — приглянулась она Щепкину.
Между тем молодые люди, зависимые от желаний и прихотей своих хозяев, виделись очень редко. Елена Дмитриевна точно помнила — за два года четыре раза. Зато каждая встреча становилась событием. Однажды случилось им быть вместе на святочных посиделках, когда так кстати задуло свечу и Михаил, воспользовавшись темнотой, чмокнул ее в щеку. В другой раз он подарил ей две банки помады. И вот как-то Алена увидела Михаила на сцене. Он играл в маленьком провинциальном театре, и все, что там происходило, необычайно ее заинтересовало. Ах, какие тут говорили слова: любовь! страсть! измена! На глаза у зрителей наворачивались слезы. И у нее тоже. Особенно Алене понравился Щепкин.
Однажды девушке повезло, и ей удалось увидеть Петербург, где она побывала на настоящем придворном маскараде и вообще разных развлечений попробовала — качелей, горок. Но все это было несравнимо с театром. Петербургская сцена потрясла ее, и ничто для нее в этом городе более не существовало. Люди, бывшие с нею, пожимали плечами: «Живши семь лет в деревне, в глуши, приехавши в столицу, где все увеселения, ей, кроме театра, ничего не нравится!»
Но театр в ее душе теперь накрепко соединился со светлоглазым, живым и веселым молодым человеком, который писал ей письма с теми самыми словами, которые безотказно действуют на женское сердце вот уже не один век.
...Между тем об одном Щепкин умалчивал, все оттягивая и оттягивая тяжелое признание. Михаил боялся сказать своей ненаглядной турчанке, что он крепостной. Это сразу обозначило бы между ними расстояние, как от земли до неба. Выйдя за него, Алена становилась тоже крепостной. И граф Волькенштейн волен... Ах, разве он, играя слугу Розмарина в сумароковской «Вздорщице», не восклицал да и в жизни не видывал: «Стегают и людей без вины иные господа, да и продают их так же, как и лошадей...»!
Когда Алена все узнала, было уже поздно. Она любила безоглядно. Показала Мишины письма своей благодетельнице Чаликовой. Та читала их, читала, потом задумчиво сложила стопочкой и, вздохнув, сказала:
— Вспомнила я, мне муж писал, когда в женихах был. Куда-то их полк уходил, и такие письма я получала, что стала его любить. Слова-то, они власть имеют, и твой, по письмам, умен и тебя любит. Да только не об этом речь сейчас... Ты посуди, Аленушка. Он — господский человек! Как же тебе в неволю пойти?! Своими-то ногами? Хоть я и знаю, что нет ужаснее безнадежной любви. Не дочь ты мне, а как дочь. И сердце мое разрывается. Если б были деньги у меня, выкупила бы друга твоего. Решай, Аленушка... Сколь могу — помогу. И вид дам...