— Позвольте узнать, как вас зовут, мадемуазель?
— Мари Дюплесси, — ответила Альфонсина.
— Прелестное имя... И как оно вам идет! — пожирая ее глазами, улыбался толстяк.
Когда он отошел, подруга зашептала:
— Что на тебя наехало? Какая Мари Дюплесси?
— Ах, ты не понимаешь... Когда-то, когда я была совсем маленькой, моя бедная мама возила меня к крестной. Я помню красивый дом, цветы вокруг, белый мостик через ручей. Это место называется «Дю Плесси». Всего две буквы — и слово звучит так прекрасно... А Мари? Так звали мою мать. И так зовут Святую Деву. Верно?
Альфонсина не сказала подруге, что, пока та отлучалась поправить что-то в своем туалете, толстяк ресторатор снова подходил к их столику и предлагал приехать снова, но одной.
— Не забудь, меня зовут Мари Дюплесси, — сказала она подруге, обмениваясь с нею поцелуями, перед тем как расстаться.
...Через неделю Мари Дюплесси покинула свою комнатушку в Латинском квартале, где студенты оставляли ей на не слишком свежих простынях по нескольку франков.
* * *
Ресторатор поселил ее в нарядной квартирке, и Мари почувствовала себя на небесах. Теперь она не знала голодных вечеров и даже смогла исполнить свою давнишнюю мечту: купить пару ажурных шелковых чулок.
Еще больше похорошев от спокойной жизни и отоспавшись на мягкой постели, Мари однажды покинула свое гнездышко и показалась в театре. Этого было достаточно, чтобы ресторатор навсегда исчез с ее горизонта.
Скоро она стала любовницей человека с титулом, увидевшего ее в зрительном зале. Эта связь оказалась чрезвычайно полезной для начинающей куртизанки. Она открыла ей двери, за которыми собирались богатые мужчины, жаждавшие необременительных связей с юными и красивыми жрицами любви.
На одном из балов, которые давались за такими дверьми, Мари привлекла внимание молодого светского льва Аженора де Гиша, будущего министра финансов Франции. Познакомившись с Дюплесси, он предоставил в ее распоряжение финансы свои собственные, и Мари смогла покупать предметы роскоши, которыми раньше лишь любовалась издали у витрин модных лавок.
Любая красота требует достойной оправы. Платья, купленные у сверхдорогой портнихи госпожи Пальмиры, и изящные безделушки, подаренные Аженором де Гишем, сделали свое дело. Первый же выход молодого герцога с новой любовницей в Оперу заставил обратить на них внимательные и завистливые взоры. Ах, какое это было удовольствие видеть, как головки дам с затейливыми прическами, будто ненароком, едва сдерживая нетерпение, поворачиваются в твою сторону.
Медленно, словно в рассеянности, Мари обводила прекрасными глазами партер и ложи. Лорнет подрагивал в ее руке. Она смотрела на мужчин. Мужчины на нее. Во сколько может обойтись эта только что засиявшая звезда греха и наслаждений? — читала Мари в этих взглядах и была довольна.
К ней наконец-то пришла уверенность. Если деньги, перепадавшие ей раньше от мужчин, казались случайным везением, неожиданным подарком судьбы, то теперь Мари знала: ее лицо, тело, ее чувственность — вот товар, за который можно спросить дорогую цену.
И Мари научилась спрашивать. Призрак прежней нищеты все еще стоял перед ней. Она употребляла все усилия, чтобы он рассеялся окончательно, и, как ребенок, хватающий в магазине игрушек все подряд, заботилась, чтобы ни один кавалер со звонкой монетой в кармане не миновал ее алькова. У Дюплесси была наперсница, которая поставляла сведения о всех кандидатурах, способных хорошо заплатить за любовь.
В короткое время у ног Мари оказались самые блестящие мужчины Парижа, наследники древних высокородных семейств. Великолепно образованные, воспитанные в строгих традициях элитарной культуры, они волей-неволей помогли Мари окончательно изжить замашки нормандской крестьянки и разбитной подружки горластых студентов. Сказались также ее природная восприимчивость, врожденная тяга к утонченному и изящному.
Казалось, она родилась в родовом поместье, куда запросто наезжали короли, аристократизм впитан ею с молоком матери, а гувернантки и воспитатели не даром ели господский хлеб, выпустив в свет существо невинное и возвышенное, лишенное малейших представлений о пороках, снедающих человечество. И это не было притворством. Одаренная натура двадцатилетней куртизанки действительно тянулась к тому, что показалось бы смехотворным ее подругам по несчастному ремеслу.
У Мари Дюплесси, никогда не знавшей ни школы, ни учителей, была библиотека с томиками Рабле, Сервантеса, Мольера, Вальтера Скотта, Ламартина. Она чувствовала меланхолическую прелесть стихов Альфреда де Мюссе, которого принимала у себя, как, впрочем, и Эжена Сю, Бальзака, Теофиля Готье. Она зачитывалась романами Виктора Гюго. И неудивительно, что он вызывал ее преклонение, — хотя бы за то сострадание, с которым он описал печальную судьбу такой же, как она, куртизанки, Марион Делорм.
Дюплесси любила живопись, ездила по салонам, выбирая для себя картины. Она отдавала предпочтение сюжетам жизнерадостным, навевающим мысль о расцвете, грядущем тепле. И оттого в ее квартире было несколько полотен, воспевающих весну.
Дочка грубого папаши Марэна начала брать уроки музыки. Дело быстро пошло на лад, и скоро Мари играла на пианино несложные пьесы, но в ее исполнении было много чувства.
Особой привязанностью Мари Дюплесси был театр. Она относилась к нему по-детски восторженно, с благоговением, и недаром однажды Дюма-отец посоветовал ей идти на сцену. Ему казалось, что артистическая, эмоциональная натура девушки расцвела бы там пышным цветом.
Мари Дюплесси
То, что очень скоро вокруг Мари собрались не только прожигатели жизни, видевшие в ней красивую игрушку, но и люди литературно-художественных пристрастий, говорит само за себя. Она была выше, по-человечески значительнее и чище своей постыдной профессии. И это не могло не бросаться в глаза.
У Мари было много знакомых среди актрис. К тем, кто восхищал ее своим талантом, она искренне привязывалась, дорожила их добрым отношением и была с ними очень откровенна.
Примадонна театра «Варьете» Юдифь Берна, ставшая подругой Дюплесси, в своих воспоминаниях приводит ответ Мари на вопрос, почему та занимается проституцией.
«Почему я продаю себя? Потому что труд работницы не принес бы мне той роскоши, неодолимую тягу к которой я испытываю. Просто я хочу познать утонченные удовольствия, радость жизни в изысканном и культурном обществе. Я всегда сама выбираю себе друзей. И я любила. О да, я любила искренне, но никто не откликнулся на мою любовь. Вот в чем трагедия моей жизни. Нельзя иметь сердце и бьггь куртизанкой. От этого можно умереть».
Нечего и говорить, как уязвим этот ответ с точки зрения общественной морали. Любовь к роскоши! Лучше бы Мари сказала о боязни нищеты и голода. О том, что, родившись на свет, оказалась никому не нужной и, словно приблудная собачонка, рада была побежать за первым, у кого в руках не было палки, делать то, что ей прикажут, из-за куска хлеба. Такие слова оправдали бы Мари. Очевидно, она была бесхитростна. Стало быть, тем более стоит верить ей: «И я любила. О да, я любила искренне, но никто не откликнулся на мою любовь...»
Сложись обстоятельства по-другому, в родной нормандской деревушке она садилась бы за стол для нехитрого обеда с работягой-мужем и прелестным ребенком, а то уже и двумя. И была бы счастлива этой долей. Недаром, наблюдая ее парижскую жизнь, роскошную и страшную, современники убеждались, что по натуре Мари — женщина, «которую ничтожный случай сделал куртизанкой, и куртизанка, которую ничтожный случай мог превратить в самую любящую, самую чистую женщину».
Но случая «не случалось»... Напротив, все убеждало Мари, что ее судьба предрешена.
* * *
Площадь Мадлен в Париже, пожалуй, одна из самых красивых. В немалой степени этому способствует ее главное украшение — церковь во имя Святой Марии Магдалины.