«...Говорят, что русский император будет убит», — в письме, датированном 1 сентября 1807 года, пишет Наполеон.
Итак, мысли о смещении монарха носятся в воздухе, как и имя той, что обладает «надлежащими качествами», чтобы заменить развенчавшего себя в глазах общества Александра и стать новой императрицей — Екатериной III. Это — Екатерина Павловна Романова.
В какой мере слухи о перевороте, вновь открывавшем путь на русский трон женщине, имели под собой реальную основу? Этот вопрос остается до сих пор не выясненным. Главная трудность здесь в отсутствии документов, подтверждающих существование заговора. Но ведь бумаги, содержащие такого рода сведения, горят в первую очередь.
Как бы там ни было, но несомненно то, что общность взглядов на вещи, принципиально важные для них, лишь усугубила взаимную симпатию Багратиона и Екатерины. Что же было — это принципиальное? В первую очередь Россия. Со всем клубком трудных, порой трагических ситуаций преднаполеоновской поры и самой эпохи 12-го года.
Н.М.Карамзин, связанный с Екатериной Павловной узами дружбы и душевного расположения, говорил о ней: «Она русская женщина», подчеркивая ее патриотичность, чувство глубокой личной заинтересованности во всем, что происходит в государстве. То же самое можно отнести и к Багратиону. Он, грузин по рождению, пожалуй, один из самых «русских» генералов, если понимать под этим готовность ради интересов России забыть самого себя, идти на любые жертвы, лишь бы она — жила, процветала...
Тильзитский мир, уступчивость Александра раздражали Багратиона. Ему было легче умереть на поле боя, чем поставить под сомнение неоспоримость российского могущества, престиж суворовских «чудо-богатырей». Сестра царя в этом вопросе его полная, безоговорочная союзница. Ее мнения по поводу внешней политики России существенно отличались от того, чего придерживался Александр I.
Разве могло это — жгучее и больное — не быть предметом разговоров в безмятежных аллеях Павловска? Разве только одно взаимопонимание, единение мыслей и чувств не способны дарить минуты душевной близости?
И все-таки Александра мучил вопрос: мечтала ли сестра о лаврах Екатерины Второй? Отводила ли она Багратиону роль Орлова в грядущем перевороте? Узнав о смерти Петра Ивановича, царь обратился к генерал-лейтенанту С.И.Салагову, бывшему доверенным лицом Багратиона, с прямым вопросом: нет ли в бумагах покойного писем его сестры, компрометирующих высочайшую фамилию? Салагов не замедлил сообщить Александру I результаты выполнения «всевысочайшего поручения отыскания записок». Сначала он поделился с царем недоумением: против обыкновения, Багратион, отправляясь в Житомир, захватил с собой шкатулку, в которой хранил личные бумаги. Раньше он этого не делал, и переписка, по-видимому, хранилась у Салагова. После житомирской поездки «записок» Салагов не обнаружил. А то, что он знаком был с их содержанием, следует из его собственных слов: «Верьте мне, всемилостивый государь, что оные ничего в себе, кроме одной детской игрушки, не составляли». Дабы убедить императора в абсолютной безобидности писем его сестры к Багратиону, Салагов прибавляет: «Я и по днесь не могу понять, ради каких причин он и тогда хранил записки».
Едва ли царя могли успокоить замечания относительно «детской игрушки». Он, конечно, предпочитал бы сам определить важность написанного. Но как быть? Салагов уверял, что «записки» сожжены Багратионом в Житомире.
И все же император не мог успокоиться. А вдруг Багратиону и Екатерине удалось увидеться еще раз? И не был ли Багратион в Твери?..
* * *
Тверь вступила в свою золотую пору с момента появления здесь Екатерины Павловны. Она стала тем вдохновительным началом, от которого все закипало вокруг, шло в рост: промышленность, просвещение, градостроительство, общественная жизнь.
Яркая фигура «тверской полубогини» привлекла сюда целое созвездие российских знаменитостей, деятелей культуры и искусства, крупных чиновников. Дорога в Тверь стала накатанной и для императора, который, стараясь заглушить подозрения, испытывал все-таки постоянную потребность в общении с сестрой. Ум, осведомленность и интуиция Екатерины Павловны делали ее незаменимой советчицей. Еще до начала вторжения Наполеона Александр I обсуждал с сестрой ход будущих военных действий. Они оба отдавали себе отчет, что схватка будет жесточайшая. Что противопоставить этому? По их общему убеждению — твердость. Твердость духа. Твердость руководящей руки.
Тем не менее, когда началась война, Александр продемонстрировал растерянность и нерешительность. Екатерина отчетливо понимала, что армия несет жестокие потери из-за бездарного руководства. Почему война, давно предупреждавшая о себе раскатами грома, застала все-таки врасплох? «...Куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?» — прямо и недвусмысленно обвиняла брата Екатерина. «Наши вожди» — это в первую очередь император. Хочет ли он знать, каково отношение к нему его подданных? Они «презирают своего вождя». Екатерина не скрывала, что разделяет это мнение, как ни горько в этом признаваться. Понимая, какое раздражение ее женское суждение может вызвать у царственного брата, добавляла: «Вам не следует указывать на то, что все это не по моей части, — лучше спасайте вашу честь, подвергающуюся нападкам...»
А где-то на западе дерется Багратион. И голова его полнится теми же мыслями, что и у женщины, портрет которой в золоченом футляре неразлучен с ним.
Его мучает вопрос: что стоит за постоянными приказами отступать? «Ретироваться трудно и пагубно. Лишается человек духу, субординации, и все в расстройку. Армия была прекрасная; все устало, истощилось». Не привык Багратион отступать: «...право, худо и стыдно мундир носить, право, скину его...»
Екатерина Павловна, по ее собственным словам, жалела, что не родилась мужчиной. Это преградило ей дорогу на арену военных действий. Но, будучи человеком не слов, а дела, она внесла свою лепту в организацию сопротивления Наполеону. Была создателем тверского ополчения, взяв на себя и материальные издержки, и организационные хлопоты. По отзывам современников, «блистательный и резкий ум» Екатерины Павловны выдвинул ее в немногочисленные ряды тех, кто ратовал за партизанскую войну, кто не боялся дать оружие в руки каждому, способному свести счеты с врагом. Траурную черную одежду Екатерина сняла только тогда, когда русские вошли в Париж.
26 августа 1812 года, в день Бородинской битвы, когда был смертельно ранен Петр Иванович Багратион, Екатерина родила второго сына. Мальчика назвали Петром...
Багратион был уже погребен, когда Екатерина получила письмо от императора, где ни словом не было упомянуто о заслугах генерала-героя перед Отечеством. Напротив, Александр I писал о «грубых ошибках» Багратиона, ставших, по его мнению, «отчасти причиной наших неудач».
Неужто прогулки сестры с подозрительным генералом в Павловске не забылись?
Недолгую жизнь — всего тридцать лет — прожила Екатерина Павловна. Жребий ее был не слишком счастлив: вдовство, безрадостное второе супружество с принцем Вюртембергским, жизнь на чужбине, в разлуке с родиной, которую так любила. Похоронили ее в Штутгарте.
За две недели до смерти к ней заехал повидаться брат, Александр I. Это было похоже на последнюю улыбку судьбы. Напоминание о России, юности, надеждах и мечтах, которым не суждено было сбыться. Там оставался Павловск и его аллеи, по которым она бродила с генералом в золотых эполетах, как будто спеша наговориться с ним на всю оставшуюся жизнь.
Три Екатерины не принесли счастья. Они лишь прикоснулись к большой громоподобной судьбе и, словно чего-то испугавшись, поспешили отойти в тень. Как жаль! Как жаль...
Наверное, у этих женщин было особое предназначение: дать возможность «воину Петру» почувствовать себя любящим, а значит, познать мудрость и полноту жизни. Кто же осмелится сказать, что это — малость?
ПОРТРЕТ ИЗ МУЗЕЯ ОРСЭ