Амалия была послушной дочерью, а может быть, доводы родственников показались ей убедительными — в 1825 году она выходит замуж за русского дипломата барона Александра Сергеевича Крюденера.
...Молодая баронесса иногда видится с Тютчевым. То сияющее чувство, которое некогда объединяло их, изрядно поугасло. Тютчев «любил любить», молодое сердце полнокровно стучало только тогда, когда переполнялось любовным восторгом. Новые привязанности потеснили образ милой Амалии. Теперь она скорее светская знакомая, встреча с которой всегда приятна, хотя бы потому, что видишь перед собой образец женской красоты.
Уезжая с мужем в Петербург, именно Амалия Максимилиановна отвезла Пушкину стихи Тютчева, и тот напечатал их в журнале «Современник».
* * *
Красота Амалии Максимилиановны покорила и Петербург. За ней многие ухаживали. Царь дает понять, что она ему нравится, Пушкин любуется ею. Но Тютчева среди ее знакомых не видно. Жизнь развела их очень надолго. Амалия Максимилиановна овдовела, вышла замуж второй раз за друга юности Николая I, его адъютанта, генерала Адлерберга.
У Тютчева была вторая семья, и он метался между своей законной женой и той, которая пожертвовала для него всем, стала матерью троим его детям.
Но поэты знают все лучше нас: действительно, «бывают дни, бывает час, когда повеет вдруг весною...». Бессмертные строчки, обращенные к подруге юности, пробивая толщу невзгод, усталости, разочарований, душевного непокоя, как луч солнца сквозь тучу, вдруг пробились строчками, прекраснее которых мало найдется среди всей мировой поэзии:
Помнил ли Тютчев, что его музе пошел седьмой десяток? Или приснилась она ему во сне такой, какой была в ту мюнхенскую весну? Этого никто не знает. Стихи помечены 1870 годом.
И все-таки Амалия пришла к нему наяву. Узнала, что он очень плох. В изнуренном жизнью человеке с растрепанными прядками редких седых волос, с глубокими трагическими морщинами вокруг рта легко ли было узнать почтенной графине того двадцатилетнего юнца, который не давал ей проходу когда-то в Мюнхене? Да и она уже была в том возрасте, когда начинаешь забывать свое молодое лицо, и это спасает от отчаяния.
Поздняя встреча, которая могла обернуться отчуждением и едва скрываемым разочарованием, вдруг стала тем подарком судьбы, который она ни за что ни про что умеет приберечь напоследок. На следующий день поэт писал дочери: «Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй».
Его добрая Амалия умерла глубокой старушкой. Но разве думаешь об этом, глядя на единственный доживший до нас портрет прелестной музы великого русского поэта?
* * *
«Я обыграю жизнь, мужчин и даже время», — пообещала себе белокурая англичанка, родившаяся в начале прошлого века. Похоже, так оно и вышло: леди Джейн нужно признать абсолютной чемпионкой в борьбе за личное счастье. Увы, ее огромный опыт пропал втуне. Она гнала прочь репортеров, не давала интервью.
Ей не раз предлагали написать книгу воспоминаний, и всякий раз она отказывалась. «Список моих мужей и любовников будет читаться как испорченное издание Готского альманаха». Леди недвусмысленно намекала, что дипломатический и статистический ежегодник, издававшийся в немецком городе Готе, не намного длиннее перечня ее интимных друзей. И уж точно — менее захватывающ. Из них можно было составить сборную европейскую команду. Тут были немцы, французы, австрийцы, англичане, греки, итальянцы. Поговаривали, что на родине бессмертного Данте Джейн как-то особенно везло на мужей и их насчитывалось то ли три, то ли пять.
Дипломаты, художники, ученые, путешественники, короли, просто красавцы, просто мужчины, приятные во всех отношениях и, уж разумеется, не без романтической жилки, буквально сыпались в ее копилку.
Нельзя сказать, что все они поступали с Джейн по-джентльменски. Точнее сказать, истинных джентльменов было из рук вон мало. Но неувядаемая внешность Джейн, которой она отличалась даже в весьма преклонном возрасте, свидетельствовала о том, что неизбежные в жизни каждой женщины любовные переживания она переносила без слез, съедающих краски лица. В противном случае, учитывая «готский список» неутомимой леди, к зениту жизни она должна была походить на печеное яблоко.
«Да ни за что!» — говорила Джейн, отлично понимавшая, что красота — единственное оружие, которое не дает осечки. Но это не значит, что из этого оружия надо палить по воробьям или бросать его куда ни попадя, не чистя и не смазывая.
Забота о своей внешности намертво переплелась в ее сознании с убеждением, что лучшее косметическое средство — это любящий мужчина рядом. Она держалась так, словно родилась королевой и только незрячим в этом позволительно сомневаться.
Леди Джейн Элленборо
«Все смогу и все себе добуду», — говорила леди Джейн, но делала это не с постным лицом мученицы, а с озорным нахальством прирожденной победительницы. Старость, эта преисподняя для женщин, не знала, как подступиться к Джейн Элленборо, если вокруг нее бушевали и не утихали страсти.
Шейх Фарес пытался увезти Джейн от мужа, когда той исполнился пятьдесят один год. Она дала ему понять, что он переоценивает свои силы. Ей было шестьдесят семь лет, когда путешествующий англичанин написал о ней: «В комнату вошла высокая женщина, поразившая меня своей красотой». Когда Джейн перевалило за семьдесят, ее безуспешно совращал молокосос-переводчик. Она до самой смерти избегала новых знакомств с мужчинами, зная, чем это обычно кончается, и не желая лишний раз огорчать своего мужа.
Наконец леди Джейн исполнилось семьдесят три года. «Вот уже месяц и двадцать дней, как Миджваль в последний раз спал со мной! Что может быть причиной этого?» — недоумевала она.
* * *
Весна — пора сердцебиений и решительных поступков. Вхождение леди Джейн в историю началось как раз весенним британским вечером 1829 года. Еще теплая от объятий князя Шварценберга, она объявила своему мужу, лорду Элленборо, что беременна и он, муж, к этому не имеет ни малейшего отношения. Последние слова были явно лишними. Как писал один из людей, восхищавшихся Джейн: «В одно прекрасное утро она забралась на крышу и прокричала на все Соединенное Королевство: «Я любовница князя Шварценберга!» Это надо понимать, разумеется, фигурально, но подобное было вполне в духе Джейн, никогда не унижавшейся до скрытности.
...Замуж мисс Джейн Дигби выдали шестнадцатилетней. Солидный вдовец, хранитель королевской печати, лорд Элленборо не очень-то старался расположить к себе неопытную девушку. Их медовый месяц был «полнейшей неудачей». Странно, что после этого Джейн не стала мужененавистницей и не вздрагивала при виде постели. Лорд же не докучал ей. Вокруг было сколько угодно хорошеньких женщин, и он вовсю использовал это обстоятельство.
Нельзя сказать, что Джейн не была обескуражена подобным ходом вещей, но супруг корректно давал ей понять, что за ее молодость и красоту он хорошо заплатил и вправе распорядиться женой по своему усмотрению.
В свете на Джейн смотрели как на дурочку, которая хранит верность старому юбочнику. Ее соблазняли два года, но безуспешно. Первым, благодаря кому хранитель королевской печати обзавелся рогами, был не дворцовый шаркун, а рядовой сотрудник Британского музея. Браво, наука! Интеллектуал, правда, недолго упивался своим счастьем. У Джейн же дело пошло дальше энергичнее и веселее. И дошло в конце концов до самого очаровательного франта двора его величества Феликса Шварценберга. Князь был атташе при австрийском после в Великобритании и мечтой всех лондонских красавиц, ни одну из которых он, кажется, не обидел вниманием.