Тем самым Ленин подвел черту под недавними распрями в рядах большевиков.
В борьбе за коренные принципы Ленин был крут, беспощаден, непримирим. Всегда.
Но никогда не был злопамятен. Он был слишком крупным, чтобы размениваться на это мелкое чувство, и былую борьбу с идейными противниками никогда не превращал в последующую расправу.
Когда съезд обсуждал ленинский доклад об участии социал-демократии во Временном революционном правительстве, Красин выступил в прениях. Речь его была конкретной, деловитой. Владимир Ильич целиком солидаризировался с ней.
— Важность цели и борьбы, — говорил он, — указана товарищем Зиминым очень правильно, и я всецело присоединяюсь к нему, Нельзя бороться, не рассчитывая занять пункт, за который борешься…
Выступал Красин и в прениях по Уставу партии, — Революционно настроенные пролетарии, обращаясь к съезду, писали:
"Мы просим съезд провести § 1 Устава Ленина, а мартовскую формулировку закупорить в гроб".
Выражая их волю, III съезд принял первый параграф Устава в ленинской формулировке, отвергнутой в свое время И съездом.
И за границей Красин оставался неразлучным с теми, с кем работал в российском подполье. Перед мысленным взором его то и дело вставал далекий Баку, пустынная улочка в татарском районе, печатня, озаренная мерцающим светом спирто-калильной лампы.
Или Москва. Невзрачный дом на Лесной, неподалеку от обнесенных глухими стенами Бутырок.
Здесь, в магазинчике, торговавшем кавказскими товарами — кахетинским вином, сыром сулугуни, кишмишем, — стоял за прилавком товарищ Семен, отозванный в Москву и сдавший бакинскую типографию Авелю Енукидзе. А в подземелье, в подпольной типографии, набирали и печатали нелегальную литературу приехавшие вместе с Семеном бакинцы Тодрия, Стуруа и другие.
К ним, скромным и беззаветным героям, обратил Красин с трибуны съезда слова признательности и товарищеского привета:
— ЦК считал бы нарушением своего долга по отношению к группе в высшей степени ценных и преданных делу работников не отметить здесь того, что ими сделано для партии.
Я имею в виду не каких-либо выдающихся, всем известных деятелей партии, литераторов или вождей; я имею в виду тех скромных товарищей, энергией, умением, самоотверженным трудом которых создана и работает вот уже пятый год главная типография ЦК в России.
По предложению Красина-была принята следующая резолюция:
"III съезд РСДРП, выслушав доклад ЦК о постановке партийных типографий в России и принимая во внимание, в частности, деятельность товарищей, работающих в главной типографии ЦК в России с 1901 г., шлет свой привет названным товарищам и выражает надежду в недалеком будущем видеть их в числе тех товарищей, которые войдут в первую открытую легальную типографию РСДРП".
III съезд избрал большевистский ЦК во главе с Лениным. В его состав по предложению Владимира Ильича вошел и Красин.
27 апреля съезд закрылся. Делегаты покидали Лондон, вооруженные программой борьбы за победу буржуазно-демократической, народной революции и перерастание ее в революцию социалистическую.
Красин, переправившись через Ла-Манш, поехал не домой, а на юг Франции, в курортное местечко Виши. Здесь жил Савва Морозов.
Ехал он к своему бывшему патрону, конечно же, за деньгами. Доходы партии не соответствовали не только смете, но и расходам. Расходы же, судя по обстановке, складывавшейся в России, обещали что ни день расти. А кому, как не Красину, которого Ленин назвал на заседании ЦК "ответственный техник, финансист и транспортер" партии, заботиться о добывании средств?
Морозов, увидев его, обрадовался до чрезвычайности. Но ненадолго. Вскоре взгляд его потух, с некогда круглого, а теперь
"Ленинский сборник" V, стр. 279.
до неузнаваемости обострившегося лица сошел вспыхнувший
было румянец.
Савва был мрачен и подавлен. Во всем его поведении сквозила тревога.
Денег он дал, но не очень много. Все, что имел при себе. Родные в конце концов оттерли его от дел, и Савва большими капиталами не располагал.
Расстались они грустно, с тоской и печалью.
День спустя Красин в поезде прочитал газетное объявление о том, что русский миллионер мосье Морозофф покончил с собой выстрелом из револьвера.
Он оставил на имя М. Ф. Андреевой страховой полис на сто тысяч рублей. Большая часть этих денег — шестьдесят тысяч — предназначалась партии большевиков.
"Когда я, — писал Горький, — прочитал телеграмму о его смерти и пережил час острой боли, я невольно подумал, что из угла, в который условия затискали этого человека, был только один выход — в смерть. Он был недостаточно силен для того, чтобы уйти в дело революции, но он шел путем, опасным для людей его семьи и его круга".
VIII
Матушка Русь встретила Красина упоенным щелканьем соловьев, лихим свистом казачьей нагайки, разгуливавшей по спинам рабочих-демонстрантов, буйным благоуханием сирени, неудержимо цветущей в палисадниках, у домов с резными наличниками, и неотложным делом, к которому нужно было немедленно приступать.
Оно касалось чекистов, арестованных на квартире Андреева и все ещё сидевших в Таганке.
Центральный Комитет признал необходимым освободить их. Красину было поручено разработать план освобождения и провести его в жизнь.
От жены Носкова, часто получавшей свидания с мужем, он узнал, что провал обошел его стороной. Из всей передряги Красин вышел незапятнанным. Ни на одном допросе жандармы не называли ни клички его, ни тем более фамилии.
Следовательно, можно было без опаски переходить на легальные рельсы.
Что он и сделал, вновь превратившись в инженера Красина, высокоценимого и желанного.
Без особого труда он подыскал солидное место, обеспечивающее и вес и положение в свете, — стал заведующим кабельной сетью Электрического общества 1886 года.
Служба была в Петербурге, и он выговорил условие — приступить к работе лишь в конце лета. А пока что оставался в Москве, живя то на даче у брата Германа, то у сестры Софьи, вышедшей замуж за промышленника М. А… Лушникова (эти квартиры не раз служили явками для большевиков).
В один из дней, отведенных для свиданий. Носков был несказанно удивлен. Надзиратель сообщил, что нынче его посетит не жена, а близкий родственник.
Из родных у Носкова был только дядюшка, мелкий иваново-вознесенский фабрикант, который не чаял избавиться от племянника, без конца попадавшего в неприятные переплеты, а то и в лапы полицейских и жандармов.
В свое время старик, обычно прижимистый, раскошелился и сунул беспокойному родственнику какие-то гроши, только бы поскорее убирался с глаз долой, за границу. Куда Носков и прибыл с одним лишь тощим узелком в руках.
Вряд ли дядюшка стал бы тревожить себя поездной из Иваново-Вознесенска в Москву. Да еще, избави бог, посещением тюрьмы.
Если бы он узнал, что любимый племянник засел всерьез и надолго, он с облегчением вздохнул бы и философически умозаключил:
— Пускай сидит, целее будет.
Удивление Носкова сменилось оторопью, когда он вошел в комнату для свиданий.
И действительно, оторопеть было с чего. За металлическими сетками, отделявшими посетителей от арестантов, стоял Красин, взволнованный, смеющийся, с глазами, влажными от слез.
Впрочем, отчаянно смелый визит был предпринят не только для того, чтобы повидаться со старым другом. Красин явился в тюрьму, чтобы сориентироваться на местности, прежде чем приступить к составлению плана кампании.
Как удалось выяснить из иносказательного разговора с Носковым (беседа касалась только бытовых тем, с особенным упором на проблемы санитарии и гигиены), в "родных пенатах" со времен красинской отсидки мало что переменилось. Баня была все той же и находилась на том же самом месте, на краю территории, у самой тюремной стены. Водили в нее заключенных скопом, в один и тот же день недели, установленный раз и навсегда.
Из всех порядков, утвержденных на земле, тюремный, пожалуй, самый устойчивый. Он прочен и нерушим, как литургическая служба католиков.