Квартира была пустой, какой я ее и оставил. Но все это временно, здесь будут еще легионы квартиросъемщиков.
Вещей у меня набралось на два мешка для мусора. Совсем немного – одежда, ванные принадлежности, видеокассеты, журналы со сплетнями кинозвезд, флаконы с таблетками, фотография мертвой девушки. Но я все равно устал, когда закончил сборы. Предстоял долгий день, столько еще нужно было сделать. Я сидел на грязном ковре и курил. Когда от неудобного вертикального положения начало ныть все тело, я лег, закрыл глаза и попытался абстрагироваться от шума в голове. Без десяти восемь на моем запястье запищали «Касио». Ройстон обещал подойти к пол-девятому, но я хотел закончить все пораньше.
Я отнес мешки к машине, потом вернулся, чтобы еще раз все проверить. Я неподвижно встал посреди комнаты, мне хотелось в последний раз насладиться связанными с ней приятными воспоминаниями. Но я почувствовал лишь атмосферу косности и застоя, моя старая-старая жизнь рассыпалась в прах.
Я немного проехал на машине вниз по улице, отсюда я по-прежнему видел дверь квартиры. Я ждал. Прошло совсем немного времени. Ройстон приехал в пятнадцать минут девятого. Он припарковал свой блестящий черный «Кадиллак» и вприпрыжку побежал к лестнице, Ройстон напоминал собачку, ждущую косточку на обед. Его очки бликовали на солнце, а рот напрягся и вытянулся, Ройстон напряженно втягивал в себя воздух. Я смотрел, как он стучит в дверь. Естественно, никакого ответа. Он постучал еще раз, потом достал свою копию ключей и исчез внутри здания.
Через полминуты Ройстон выскочил из дома. Стоя на вершине лестницы, он дико озирался вокруг. Дурак не знал, что у меня был «Прелюд», поэтому и не заметил меня. Я сидел, склонившись над журналом, который скрывал большую часть моего лица. Ройстон вернулся в квартиру. Затем снова вышел, казалось, он вот-вот разрыдается. Ройстон спустился по лестнице, он двигался импульсивными рывками, словно вообще не видел, куда идет.
Я почувствовал, как кровь, хлещущим потоком поднимается от моей промежности к глазам. Как же хорошо, хорошо, хорошо. Я хотел наорать на него. Хотел встать на крышу машины и бить себя в грудь. Но тогда он запишет номер и сможет меня выследить. Так что я просто сжал бедра и завел машину. Прочь из Венеции. В Санта-Монику.
Он поступил подло, не отсрочив арендную плату, и я украл его мебель. Я понимал, что это мелочь, но все равно было очень приятно. Однако настоящая ценность такого поступка заключалась в другом. Это была еще одна точка на дороге, уводящей прочь от обыденности, еще один необратимый шаг в сторону от правил прошлой жизни. Раньше я бы никогда не решился на такое. Значит, я становлюсь кем-то другим.
Я ехал, опустив оба окна, мне хотелось, чтобы ветер ласкал мою кожу. В Санта-Монике я свернул на Пасифик Кост Хайвей. Я мог бы ехать по этой дороге прямиком до Сан-Францико, а то и дальше. Меня осенило. Я могу просто ехать все дальше и дальше, а бензина будет оставаться все меньше и меньше, и с каждой милей часть меня будет испаряться и улетать, и так до тех пор, пока машина с хрипом не остановится на какой-нибудь прибрежной обзорной площадке. А я исчезну.
Ветер унесет меня.
Если только.
Я ехал по Малибу, и, как всегда, все было не таким, каким казалось на первый взгляд. Дома с некрасивыми фасадами, стоявшие со стороны океана, и небольшая дорога, уползающая к холмам, с другой. Отсюда не было видно пляж, и сами домики ни о чем не говорили. Но при этом ты знаешь, что богатство здесь, близко, это было частью легенды.
Через полчаса я позавтракал в закусочной какого-то захудалого прибрежного городка. Картошка фри, яйца, белый тостер, и хрустящий бекон. Я пил кофе и курил, смотря на океан через окно. В свете утреннего солнца он казался ярко-синим. Местные серферы уже принялись за дело, стояли на своих изогнутых досках, расставив ноги, ждали, когда все соберутся.
Легко так жить, вставай каждое утро, спускайся к океану, и покоряй волны. И так изо дня в день, ничего больше для жизни не надо. Они жили в блаженном неведении, они не сравнивали себя со звездами кино. Хорошо, когда ты даже не знаешь, чего лишен, а если и знаешь, тебе наплевать.
Но я никогда не смогу стать таким, слишком умен.
Я нашел место на Эммет Террейс – развалина времен тридцатых, расположенная рядом с музеем восковых фигур. К северу от Голливудского бульвара и восточнее Хайленд Авеню. Красивое, хотя и выцветшее, десятиэтажное здание в стиле “ардеко”.33 Когда-то это было благородное место, подобно Муссолини оно взирало на столицу мечты, гордо выпятив подбородок. В тридцатые годы, живший здесь человек излучал успех и достаток, глядя из золотистого окна. Он наверняка стоял на первом этаже в стильной одежде с блестящим бокалом виски в руке, вокруг него клубился ароматный дым кубинской сигары, и он чувствовал, что нет на свете места лучше, чем Голливуд.