– Пообещай мне, – сказала она в вагоне метро Каору, который, казалось, уже раскаивался в только что сказанном. Он был готов пообещать что угодно. – Пообещай всегда быть моим другом.
– Разве я могу когда-нибудь стать твоим врагом?
– Сейчас мы любим друг друга, но неизвестно, как сложатся наши отношения в будущем. Кто знает, вдруг наши интересы столкнутся? Но мы можем постараться навсегда сохранить дружбу. Даже если случай разведет нас по разные стороны баррикад, в нашей воле помогать и защищать друг друга. Ты веришь в это, Каору?
– В то, что мы останемся друзьями, даже если любовь закончится?
– Да. Наверное, ты удивляешься, почему я прошу тебя об этом. Может быть, любить значит радоваться сегодняшнему дню, повинуясь течению страсти. Но я пока не могу относиться к любви просто как к игре или развлечению.
Означало ли это, что она требовала от любви вечности? Нет, она думала о том, что придет на смену любви, когда она закончится. Не только о тех отношениях, к которым ведет внезапно вспыхнувшее чувство. Она пыталась разглядеть далекое будущее на берегу, противоположном страсти?!
– Даже если любовь закончится, я не предам тебя. Этого обещания хватит?
Фудзико медленно кивнула, смотря на губы Каору.
– Ты странный человек, Фудзико. Скажи, пожалуйста, почему ты заставляешь меня давать такое обещание?
– А если я скажу, что больше поверю этому обещанию, чем твоей любви, ты рассердишься? Я знаю тебя с детства. Твоя любовь может иссякнуть, но если ты сдержишь обещание, память наших детских лет никуда не исчезнет, правда? Это страховка, которая ее защищает. Когда заканчивается любовь, люди зачастую начинают ненавидеть друг друга и стараются стереть из памяти то, что было. Обменявшись такими обещаниями, мы не сможем перечеркнуть прошлое.
– То есть мы навсегда сохраним то, что было между нами?
– Да. Пусть один из нас забудет былое, другой все равно будет помнить.
Было ли это мудрым решением Фудзико или же проявлением ее душевной свободы, которую она, старшая, стремилась продемонстрировать своему младшему другу, так и осталось загадкой. Каору хотелось, чтобы эта загадка пьянила его, и он готов был выполнить условия «контракта», предложенного Фудзико.
– Обещаю, – ответил он.
– Спасибо. Это обещание мы будем хранить в тайне, ты и я. Сумеем ли мы выполнить его? Все зависит от того, как нам удастся сберечь нашу тайну. Важные обещания нужно держать под замком, чтобы их непросто было нарушить. Сложно хранить верность слову всю жизнь. Можно вообще забыть, что ты пообещал. Поэтому всякий раз, когда нам захочется нарушить нашу тайну, мы будем вспоминать о данном обещании.
Они шли, взявшись за руки. Все вокруг казалось им знакомым, как в кино с позабытым названием. От всего фильма в памяти остался только один расплывчатый эпизод: дело раскрыто, и сыщик провожал взглядом свою клиентку, которая отправлялась в далекий путь, не оставляющий надежд на их новую встречу. Молодая, красивая клиентка с темным прошлым испытывала смутное влечение к сыщику. Он догадывался об этом, но, не обращая внимания на ее томные взгляды, занес ее вещи в поезд и на прощанье холодно бросил: «Счастливо!» Поезд тронулся, сыщик поднял голову, постоял минуту, а потом вдруг сорвал с себя шапку и бросился вслед. Но поезд уже набирал скорость.
Поезд в Бостон отправлялся в пять часов восемь минут. Каору и Фудзико стояли около него лицом к лицу, глаза в глаза, печалясь о расставании. Каору не хотелось, чтобы Фудзико видела часы на платформе, и он обвил рукой ее шею. Фудзико, державшая Каору за запястье, крепко сжала его; расценив это как знак, Каору обнял ее за спину, притянул к себе и прижался щекой к щеке. Он ощутил, как сладкая волна пробежала по спине Фудзико, и вложил всю страсть в это прикосновение. Фудзико почувствовала эту силу, и щека ее мягко потянулась навстречу, будто цветок, ждущий бабочку. Каору казалось, все его существо уместилось здесь, в пространстве между щеками, которые словно силой вакуума, притягивались друг к другу. Каору пьянил сладкий аромат груди Фудзико, он ощущал жар вокруг глаз. Но в это мгновение служащий вокзала попросил пассажиров поезда, отправлявшегося в Бостон в семнадцать ноль восемь, занять свои места.
Объятия в забытьи были прерваны. Пришедшая в себя Фудзико подняла сумку и выдохнула накопившуюся в груди негу.
– Неужели тебе обязательно возвращаться? – Должно быть, в интонации Каору вопреки его желанию слышался мальчишеский каприз.
– Нет, Каору, не останавливай меня. Мне расхочется возвращаться.
– Ну хотя бы еще три часа!
Будь у него три часа, можно было бы продолжить объятия в гостинице «Челси», в которой он провел свою первую ночь в Нью-Йорке… Фудзико пошла к двери, но Каору удержал ее за руку, желая продлить объятия. Фудзико уткнулась лицом к себе в плечо, как спящая уточка, и ответила со смущенной улыбкой, уже без неги и страсти:
– На сегодня хватит.
Услышав эти слова, сказанные тоном школьной учительницы, Каору отступил. Если у нее и была какая-то причина принять объятия Каору и сразу же освободиться от них, ему об этом знать не полагалось.
Каору сказал Фудзико, севшей в поезд:
– Я полюбил этот вокзал, но ненавижу этот поезд.
– Полюби и его. Он возит тебя в Бостон, а меня – в Нью-Йорк.
Поезд умчался, увозя Фудзико, и Каору окружили звуки вокзала, которые до поры тихо прятались за их спинами. Толпы людей, отправляющихся в свои загородные дома, теперь вышли на первый план, превратив Каору в свой фон. Он потрогал щеку, еще хранившую ощущение мягкой щеки Фудзико. Мочки ушей горели. Только в них оставалось лето.
Он уже собирался уйти с платформы, волоча за собой чувство слабости и сожаления, когда встретился глазами со служащим вокзала. Тот молча показал пальцем на его щеку. Дома Каору посмотрелся в зеркало и увидел: на щеке раной алела помада Фудзико.
1.7
– Ты не ошибся в выборе любимого человека? Уверен, что она тебе подходит?
Только господин Маккарам мог задавать такие вопросы Каору, в то время как тот, мысленно возвращаясь снова и снова в объятия Фудзико, собирался начать новую жизнь. Каору даже удавалось возражать: если кто и ошибается, так это господин Маккарам. Но его собеседник слишком ловко манипулировал псевдологическими утверждениями, и Каору начинали мучить сомнения. Все, что Каору принимал от господина Маккарама: и комната в его квартире, и лекции в университете, и театральная сцена – было ловушкой, цель которой одна – заставить Каору принять его любовь.
– Почему вы так думаете? Разве вы знаете Фудзико?
– Она обыкновенная девочка из приличной семьи, которая учится в престижном университете. Вряд ли она когда-нибудь станет официанткой или танцовщицей топлесс. Что у нее в будущем? Административная рутина, скучная научная работа или безрадостный брак.
– Что вы хотите сказать?
– Она всегда будет стоять на стороне империи. А ты сейчас общаешься с теми, кого можно назвать бунтарями. Они проводят жизнь в суровой борьбе за существование без всяких гарантий на будущее. Гневные бедняки, жертвы свободы и равенства. Защитники империи используют слабаков в качестве трамплина, а сами стремятся подняться до уровня имперских правителей. Империя дремлет, краем глаза наблюдая за недовольными, которые не могут вырваться из порочного круга бедности и насилия. Империей управляют люди, выигравшие в условиях конкуренции. Они стравливают бунтарей друг с другом, манипулируют политикой и рынком. Такова игра. Рано или поздно бунтари сложат оружие и станут пешками в этой игре. Ты японец, и твоя империя не похожа на нашу. Конечно, благодаря императору все японцы находятся в равных условиях, но сможешь ли ты это принять? По-моему, ты обижен на Японию, скрывающую, что за идеей равенства стоит дискриминация. История – странная вещь. Среди твоих предков – мадам Баттерфляй, женщина, которую презирал и предал американец. Но отец мадам Баттерфляй получил меч от императора Мэйдзи, и его вынудили покончить с собой. А твой дед? Ни Америка, ни Япония не считали его своим, он был отверженным и там и тут. Да и твой отец, живя в Японии, оставался изгоем, к нему относились предвзято, а музыкальные круги и вовсе игнорировали его. Все твои предки были бунтарями, разве не так? А что можно сказать о тебе? Ты пытаешься поверить лжи под названием «равенство», как будто опыт предков ничему тебя не научил. Ты, наверное, хочешь сказать, в любви двое равны, но сам ты – игрушка в ее руках. Неужели ты этого не видишь?