— Сварить, — сказал я. — И заверни в целлофан.
Я вышел; и только проехав километров тридцать, увидел в зеркале его машину и поддал газу. Я делал сорок пять миль в час и, тормозя перед поворотами, всякий раз предупреждал его, сигналя хвостовыми огнями; в конце концов он полностью мне доверился и ехал впритык, повторяя все, что делал я. Держа в руках концы шнура, я выехал на поворот и затормозил, упершись скрещенными руками в руль — кстати, напрасно: удар был не так силен, как я ожидал. Моя машина весила четыре тысячи восемьсот килограммов, и его «шевроле» отлетел от моего заднего бампера. Я смотрел, как он скатывается вниз по склону, и думал, что теперь надо бы выйти и наконец увидеть его лицо. Но выходить не хотелось; я бросил ему вдогонку курицу в целлофане, за которую час назад заплатил три фунта, и сказал себе вслух:
— Сегодня не жарко. Можешь смело ее сожрать, и ничего тебе не будет.
А потом мне пришлось проехать еще тридцать километров вперед до ближайшей бензоколонки, так как дорога была слишком узкой, чтобы на ней мог развернуться военный автомобиль «Дженерал моторс», и оттуда вызвал «скорую», а потом, попозже, позвонил в больницу с той же самой бензоколонки, и мне сказали, что смертельной опасности нет. У него сломана затылочная кость, и, чтобы вертеть головой, придется до конца жизни носить кожаный ошейник.
— Именно это мне и было нужно, — сказал я сестре, с которой разговаривал.
— Не понимаю, — сказала она.
— Кто-то когда-то от тебя отвернулся, потому и не понимаешь, — сказал я. — А раньше от этого человека отвернулся кто-то другой. А от этого другого еще кто-то. Теперь понятно?
— Нет, — сказала она.
— И мне тоже. Мы с тобой вряд ли когда увидимся, но хочу пожелать, чтобы у тебя не было нужды понимать такое, — сказал я и, повесив трубку, вернулся в Тель-Авив.
Я поставил машину на место и отсоединил ламповый шнур, а к контактам тормозного цилиндра прикрутил концы от стоп-сигналов. Шнур смотал, сунул в карман и пошел в гостиницу. Закусочная на углу улицы Гесс была еще открыта; я зашел туда и купил три гамбургера и несколько бутылок пива, а потом по лестнице поднялся наверх. Все было так, как я думал; Гарри сидел развалясь на стуле и читал Майка Хаммера, а я не удержался от искушения и заглянул ему через плечо.
— Про то, что ли, как Майк зафигачил девицу в пропеллер самолета? — спросил я.
— Да, — сказал Гарри.
— Ты ведь это уже читал?
Он мне не ответил; Роберт стоял у стены, но не это меня удивило; за столом рядом с Гарри сидел какой-то мужчина и пил бренди «Сток восемьдесят четыре»; то, что мы всегда пили.
— Я забыл сказать тебе «добрый вечер», Гарри, — сказал я. — Говорю сейчас.
Он и тут не ответил. Я пинком вышиб стул у него из-под задницы, и он плюхнулся на пол, а книга упала рядом. Я поднял ее и протянул ему.
— Добрый вечер, Гарри, — сказал я.
— Цифры есть?
— Дай мне двухместный номер, — сказал я. — Положить два фунта на стол или на пол, поближе к тебе?
— Положи на стол, — сказал он, и тогда я помог ему встать. Он дал мне ключ.
— Вообще-то надо бы тебя выгнать, — сказал он.
— Конечно. Но, во-первых, я научился этому у тебя; а во-вторых, хозяин гостиницы сейчас в Америке, так что ты сможешь эти два фунта заначить. — Я пошел было наверх, но в дверях обернулся. — Ты начинаешь делать исключения, Гарри, — сказал я.
— Никаких исключений. Все платят вперед.
— Я не про то. Я про малого, который сидит рядом с тобой и пьет. Почему ты не разрешил сесть Роберту?
— У этого человека есть номер. Он принес себе стул и спросил, нельзя ли возле меня посидеть. Не может спать по ночам. Он миссионер.
— Странно, — сказал я. — У кого-кого, а уж у него должна быть чистая совесть. Говорят, против бессонницы нет лучше средства.
— Если б и вправду так было, ты бы до конца жизни глаз не сомкнул, — сказал Гарри.
— Я только повторяю то, что слышал. Он говорит на иврите?
— Только по-английски.
— Скажи ему, чтобы пошел к блядям. Может, после этого заснет.
— Он тут с женой, — сказал Гарри. — Отчего, думаешь, сидит у меня и пьет? Не хочет ей мешать.
Мы с Робертом пошли наверх; Роберт рухнул на кровать, а я вытащил из кармана все три гамбургера и положил на свой ночной столик. А потом откупорил бутылку пива и стал смотреть сквозь дождь на человека, который торговал жареным мясом, но дождь был слишком сильный, чтобы можно было разглядеть его лицо; так что я видел только свет и его белый колпак.
— Что это? — спросил Роберт.
— Гамбургеры, — сказал я.