Господи, какое это счастье – просто жить! Счастье – это когда женщина старательно делает что-то для тебя, и можно сейчас, ну вот еще через секунду ее окликнуть, и она обернется, и внутри у него все оборвется, а сам он непременно расплавится в апрельских солнечных лучах от ее ответной направленной на него радости.
Вспомнилось, как Соня раз в месяц героически посвящала целый день стирке его рубашек, потом с брезгливым отстраненным лицом героически их гладила, и он искренне верил, что она совершает подвиг, и был виноват и благодарен, благодарен и виноват… Нет, он больше не будет об этом помнить! Он будет жить и жить, как получится, сколько получится, и ни один день своей жизни никому, кроме Эли, больше не отдаст!
Но забывать не получалось. В душе росло и крепло раздражение даже не на Соню, а на самого себя. Как он мог так бездарно распорядиться своей жизнью? В конце концов, он же человек, а не просто каменная стена… Или как там она еще его называла? Теплое одеяло? Фу, чушь какая. Не может мужик быть одеялом. Не может, и все тут!
Он даже за вещами своими не хотел идти. Не мог видеть Соню. О детях почему-то вообще не думалось. Никак. Ни с чувством вины, ни без него. Вчера, когда он увидел Мишку, кроме неудобства и досады, вообще ничего не испытал. Пусть они оставят его в покое! Он кончился, умер, исчез! Хотя идти за вещами все равно придется. Не гладить же Эле, в самом деле, каждое утро его единственную рубашку, хоть ему и нравится наблюдать за ней, притворяясь спящим. У нее такая забавная сосредоточенная рожица, нахмуренные белесые бровки, вся она такая маленькая, круглая, родная и близкая, его жемчужная бусинка… Пусть у них огромная разница в возрасте и нет денег, и вообще ничего нет, кроме его разбитого «жигуленка». Они счастливы вместе, и ничего им не надо.
Вот он сейчас встанет, съест сваренную Элей кашу, а потом отвезет ее на лекции. И будет работать, и сегодня ему непременно повезет – обязательно найдется выгодный клиент. А вечером он встретит ее возле института, и вместе они поедут через весь город в их временное жилище, и вместе будут готовить нехитрый ужин, и вместе его есть, и вместе, обнявшись, спать… Вместе! Господи, как хорошо!
Они сидели на бульваре, на той самой скамейке, где вчера Мишель встречалась с отцом, и ссорились. Вернее, ссорился Димка. Сердито молчал, обиженно съежившись, смотрел куда-то вбок. Потом резко развернулся к ней, снова заговорил горячо и напористо:
– Знаешь, если бы мои родители разводились, это было бы только их личным делом! Потому что у меня нормальные родители! Чего ты зациклилась на этом? Сможет без тебя мама, не сможет… Ты, Мишка, наверное, чего-то недопонимаешь, просто привыкла всех опекать, тебе и кажется, что без тебя никто не обойдется.
– Да она ничего от меня не требует, – пыталась объясниться Мишель. – Я сама должна…
– Ничего ты никому не должна! Ты сама должна быть счастливой, а никакого другого долга у тебя нет! В конце концов, твоя мама не одна остается, у нее еще две дочки есть!
– Ты же знаешь, Машка маленькая еще, а на Сашку какая надежда, она вон в стриптиз собралась… Представляешь, что это будет? Ей же восемнадцать лет всего! Дура малолетняя, нахалка самоуверенная! Еще вчера об этом и маме объявила!
– Ну и что? – удивил Мишель Димка, который не выразил никакого осуждения. – В конце концов, это ее выбор. Кто-то должен лечить людей, кто-то должен вести бухгалтерию, а кто-то должен танцевать в стриптизе. Ни одно место в этом мире не должно пустовать.
– Ну как ты можешь, Дим! Это же моя сестра, в конце концов!
Мишель почувствовала, что сейчас расплачется. Она всегда и во всем соглашалась с Димкой, не потому, что сильно любила, а просто потому, что он действительно всегда говорил правильные, умные вещи. Это белое, а это черное. Разве с этим поспоришь? Но сейчас… Не мог он сейчас так говорить! Как чужой. И требовать от нее сделать выбор он тоже не мог. Неуместен здесь выбор. Потому что маму она тоже любит. И предать не может. Просто физически не может, и все. Как он этого не понимает?
– Дим… А может, нам пока здесь пожить? Найдешь работу, снимем квартиру… Ну как я их тут всех оставлю?
– Нет, с тобой бессмысленно разговаривать. Меня в Мариуполе, в конце концов, родители ждут. И тебя, между прочим, тоже! И дом у нас большой, всем места хватит. И место мне в ординатуре уже нашли…
– Ну хорошо, хорошо, не сердись! В конце концов, у нас с тобой есть еще два месяца в запасе…