Впоследствии Алексей не раз наведывался в беленый церковный флигель, обращаясь к священнику за разрешением философских и жизненных вопросов. На неприязненные и боязливые взгляды прихожан он старался не обращать внимания. Порою отец Серафим не сразу отвечал, но, видя, насколько важен предмет разговора для Алексея, не отсылал его, а говорил «давай помолимся», после чего спокойно и взвешенно разрешал ситуацию. Случалось, что отец Серафим медлил с ответом в течение нескольких дней. Священник с одинаковой серьезностью принимал любого пришедшего к нему за советом, о чем бы его ни спрашивали: пожар мировой революции, сроки посевных или ночные колики у младенца. Не важных людей и обстоятельств для него не существовало.
Целыми днями иерей бывал занят в храме и с прихожанами, так что порою выходило выкроить время для беседы с Алексеем только в полночный час. Тогда отец Серафим, убедившись, что Алексей нравственно готов воспринимать «сокровенные тайны бытия» и помолившись о его вразумлении, при трепетном пламени свечи растолковывал собеседнику важные истины. Время наступило безбожное, страшное, которое предсказывал еще праведный отец Иоанн Кронштадтский, а жестокое убийство Государя отняло у людей последние проблески памяти о долге и правде, выпустило из преисподней дух злобы и звериной жестокости. Теперь живут по принципу «кто во что горазд», у каждого своя правда, за которую всякий готов перегрызть горло несогласным. Иерей уподоблял охваченную хаосом страну судну, которое, потеряв рулевого, беспорядочно дрейфует. Когда обезумевшие моряки и пассажиры вырывают друг у друга штурвал, жестоко и бессмысленно уничтожая друг друга, такое судно неизбежно должно погибнуть. Отец Серафим считал, что только сокровенные молитвы святых и убиенного Царя-мученика, по милосердию Божию, могут предотвратить окончательную гибель целого корабля… Однако народ российский, истребляющий «классовых врагов» в Гражданской войне — на радость иноземным захватчикам, — должен опомниться. Впрочем, как самонадеянному и холодному человеку — подобно горькому, но необходимому лекарству нужны испытания, чтобы исправить сердце, обратившись к Богу за помощью, так и развращенному надменному народу надобно пройти через горнило искупительных и очищающих страданий, чтобы уразуметь дикость творимого и немощь свою. И с плачем о содеянном воззвать к Творцу о милости. А чтобы просить о мудром и благородном правителе, надобно прежде самому народу быть достойным оного, начать с исправления сердца…
Говорил он и о том, что нет — Белой гвардии не отстоять России. Ведь, не раскаявшись в прежнем безумии и не исправив сердца, не склонившись смиренно под волю Господню, не одолеть врага. Да и не во внешнем, а во внутреннем — внутри себя — прежде всего надобно искать настоящего врага, а также истинную причину погибели. А сделав краеугольным камнем ненависть, жестокость и насилие, не построишь благословенной жизни…
Алексей горячо вопрошал: а что же отдельному-то человеку ныне делать, — и отец Серафим спокойно объяснял, что главное в это искусительное время — устоять, не запятнать себя пролитием братской крови; что много веры и мужества теперь надо, чтобы бестрепетно и твердо уповать на волю Божью и быть готовым следовать Его благой воле до конца; что надо по-прежнему трезвиться и следить за своим сердцем и искать во всем — даже в малейших делах — не своей, а Божией воли; взвешивать наперед: мол, угодил бы я таким своим поступком Ему — Владыке Премудрому? При этом не надеяться на себя ни в чем, а на Бога уповать и помощи просить, признавая свою немощь и несовершенство, смиряя себя. Да, это внутренний подвиг, и он, пожалуй, тяжелее внешнего подвига, сиюминутного порыва, и он под силу только самым стойким, мужественным и верным… Алексей, подобно сухой губке, впитывал каждое слово, хотя ему еще ой как далеко было до полного осознания всего сказанного… Тем не менее слова иерея падали в его алчущую правдолюбивую душу — семенами во взрыхленную землю.