Глава 21
Прошла половина декабря. И Капитолина кое-как убедила наконец Алексея запрячь коня и отправиться с мальчиками по скрипящему насту в молчаливый зимний лес — выбрать елку: траур трауром, а детей нельзя лишать праздника Рождества.
На каникулы Степан должен был вернуться к матери, но Лина, под предлогом помощи в хозяйстве, настояла, чтобы позволили пригласить на несколько дней Дарью. Для этого ей пришлось уговаривать и улещать поджимавшую губы Софью Павловну. Алексей тоже отнесся к такой затее почти враждебно, но Лина упирала на то, что это хоть на несколько дней развяжет ей руки и позволит съездить отговеть в монастырь, а Степану — встретить Рождество в полноценном семейном кругу. Она даже бралась поговорить с Дарьиными соседями насчёт того, чтобы они в эти дни кормили скотину, но Дарья взяла это на себя, решительно пресекая при этом досужие сплетни о том, что «и года еще не прошло, как жену схоронил, а уже…». Алексею с Капитолиной удалось избежать подобных слухов только потому, что народная молва давно окрестила Лину его сестрой. Алексей с первого дня ее приезда именно так девушку всем и представлял, чему Мария Сергеевна никогда не препятствовала.
Дарья вошла в дом оробевшая, несмелая — не знала, где присесть, за что взяться, тем паче что домашние не особенно ее жаловали, а Сергунька откровенно встретил в штыки. Впрочем, Капитолина сразу же активно привлекла ее к заботам о малышках, и, по крайней мере, в этом ее расчёт оправдался: Дарья прекрасно справлялась с возложенными на нее трудами. Всей душой любившая Алексея и постепенно проникшаяся уважением к его покойной жене, она с искренним материнским чувством приняла в сердце похожих на отца девчушек и порою, вдруг прижав их к себе, со слезами в голосе жалостливо называла «сиротинками». Только Софья Павловна относилась к ней брезгливо и предпочитала видеть в хозяйственной Дарье прислугу и этим ранила сердце переживавшего за мать Степана. Но тем горячее привечала ее Капитолина.
Светлый праздник Рождества на некоторое время сгладил противоречия: повеселевшая семья накрыла стол с запеченным гусем. Оживленными смешками, одобрительными комментариями и наставлениями старшие провожали мальчишек, собиравшихся присоединиться к бодрой ватаге христославов.
Перед трапезой дети с Капитолиной пропели рождественский тропарь, а Алексей, приняв граненый стакан, поднялся поздравлять домашних с праздником. И вдруг повернулся к фотографии жены, глянул на нее увлажнившимися глазами и сдавленно обратился к ушедшей внезапно потускневшим голосом. В этот момент все почему-то посмотрели на подававшую на стол Дарью. И особенно обостренно ощутили, что она здесь — лишняя, а та как-то вся съежилась — и словно затаилась.
Как-то утром Капитолина с Алексеем собрались навозить в бочке воды для бани: за нею они отправлялись на дальнюю — не родниковую, а глиняную криницу. Тот запряг коня, Лина присела сзади на сани. Отъехав уже изрядно, она исподволь завела речь о грехе уныния, о том, что недостойно и губительно для души им упиваться. Алексей вдруг резковато перебил:
— Лина, чего ты хочешь?
Капитолина осеклась, но тут же глянула пристально и высказалась прямей некуда:
— Послушай, Алеша… Не слишком ли часто ты теперь повадился на кладбище? Прости, ради Бога, что в душу лезу. Но, видишь ли, на повозке прошлого в будущее не уедешь. Еще раз прости за такой разговор — это ж я по любви к тебе, братишка, душа настрадалась смотреть на тебя…
Алексей закурил, затянулся. И серьезно промолвил:
— Да полно извиняться. Думаешь, не вижу, как печешься о нас? Точно и вправду родная сестра, которой у меня никогда не было. Спасибо тебе: кроме детей — одна ты у меня осталась, как есть говорю. Ну а насчет кладбища… Я ведь, знаешь, часто, бывает, хожу сам не свой: на душе тягостно, тоска, муторно. Скучаю по ней, понимаешь? А как приду туда к ней… скажу: «Здравствуй, Марья!» — сяду рядом, потолкую, поразмыслю. И удивительно: как-то душа успокаивается, ясно становится — словно тучи разошлись, — помнишь, как у отца Серафима когда-то бывало. И, веришь ли: даже радостно! Легко так… Выйду с кладбища, а тоску мою с сердца как корова языком слизнула. Вот и тянет туда. Скажи — может так быть?
— Ну, раз так… — У Лины даже дух перехватило от волнения.
С этих пор Капитолина перестала задаваться вопросом о загробной участи Марии Сергеевны.
Глава 22
Ранняя майская Пасха 1932-го года принесла радость в их печальный дом: предпраздничные хлопоты заполнили жизнь Лины, и она вовлекла в этот живоносный круговорот всю семью. Вдохновляемые Капитолиной, дети читали Евангелие и увлеченно разрисовывали пасхальные яйца. Алексей принес и с песком отдраил удобный камень — гнет для творожной пасхи, Капитолина целую ночь колдовала над куличами. Софья Павловна всем руководила с полным сознанием собственной значимости, и это было лекарством для ее измученной души, позволяло отвлечься… В Страстную седмицу Капитолина всем существом своим рвалась в церковь, но семья не решилась по холоду увозить малышей далеко от дома — поехали только в самый день Светлого Христова Воскресения. Забылись трудный быт, неласковый словацкий прием, притеснения униатов. На всех лицах были растроганное умиление и воодушевление. Даже незнакомые христосовались, как родные.