Она взяла себя в руки и подошла к гробу попрощаться — склонилась, силясь разбудить закоченевшее бессильное сердце, помолиться над этим бескровным челом, чудом оставшимся невредимым. Но она не узнала своего мужа в этом чужом неподвижном теле. Это была всего лишь скинутая оболочка, бренные останки — а где же он сам? Неумолимое лезвие одиночества внезапно полоснуло по сердцу — и от этого захотелось закричать, бежать куда-то… «Боже мой, Витя, милый… где ты?..»
Ее бережно поддерживали под руки — кажется, Михаил Александрович и Елизавета Кедровы. Откуда-то со стороны слышался плач, похожий на стон ветра в проводах, — Екатерина Лаврентьевна отводила от могилы зашедшуюся в рыданиях Ларису Евгеньевну.
Верный Гайто Газданов подобрал оброненную мантилью Капитолины, укутал ее поникшие плечи и под локоть осторожно повел к машине, а потом заботливо проводил до самых дверей.
У Капитолины, как неживая, застыла душа, и слезы не приходили — это было мучительно… Прорвало много позже — и она безысходно взвыла в полный голос, но, увы, в оглушающей пустоте спальни некому уже было откликнуться живым участливым голосом…
Получив известие о смерти Беринга, Алексей собрал вещмешок, отдал домашним последние распоряжения, подошел попрощаться с Дарьей — и потерял дар речи от неожиданности. Жена была мрачнее ночи — давно он ее такой не видел.
— Что с тобой, Дарья? — выдавил он.
— Ты… не вернешься.
— Ты спятила?
— Верно говорю — у ней там останешься…
— Послушай, ты не в себе! Лине совсем не до этого: она потеряла близкого человека, ей нужна поддержка.
— А как же я?
— При чем здесь ты? Не ты же мужа хоронишь… пока. Я вернусь уже через неделю.
— Алексей! Меня здесь не будет…
— Ты в своем уме?
— Говорю тебе. Шутки шутить я не стану.
Алексей приблизился, взял ее лицо в ладони, заглянул в глаза:
— Даша… Я и не думал оставлять тебя, просто сейчас мне нужно быть там… Я вернусь.
И тут Дарью прорвало — она зашлась в истошных рыданиях. И вдруг, зашатавшись, повалилась ему в ноги, отчаянно обхватывая их руками и прижимаясь лицом; на шум из кухни выскочила испуганная Анна. Алексей стоял растерянный, не зная, кого успокаивать. Наконец, в сердцах шмякнув вещмешок оземь, он обреченно уронил:
— Со всех сторон обступили, бабы, управы на вас нет… Да не еду я — не голосите! — и вышел прочь из хаты, крепко саданув дверью.
Глава 35
— Голубушка, я понимаю: ваша утрата безмерна, но все же не убивайтесь так, не надо. Поверьте: вы причиняете боль бессмертной душе Виктора этой неутешной скорбью. Вам ли объяснять, что неуместно христианам чрезмерно оплакивать почивших, — мягко втолковывала мать Мария, заваривая и подавая чай.
— Ах нет, матушка, я не о нашей временной разлуке скорблю… Но меня укоряет беспощадная совесть! Вот чего я действительно не могу простить себе: что недостаточно сильно любила его. Нет, не то: я не сознавала сама и не говорила ему, как он близок мне и дорог. И это теперь безвозвратно! Какая же я была дремучая, непроходимая дура, какое позднее и непоправимое прозрение! И каким всепоглощающим одиночеством я теперь наказана за свое безумие!
— И это не вполне так… У Бога все живы — и уж конечно, ваш муж видит и чувствует вашу любовь и духовную близость… И, разумеется, вы значительно утешите и облегчите его душу, если станете раздавать в память о нем милостыню…
— Матушка, вы всегда найдете верное слово! Благодарю за участие, за то, что остались сегодня со мной на панихиде… Век о вас буду Бога молить…
С большим трудом, после письменного обращения к руководству Русской православной церкви за рубежом и Сербской церкви Сережу и Степана удалось устроить на полный пансион в русский кадетский корпус.
Программа там была насыщенной: помимо основных предметов, преподаваемых на русском, довольно углубленно изучались сербский язык и литература. Корпус заслужил хорошую репутацию, и в нем училось немало сербских детей, выдержавших вступительные экзамены и отобранных по конкурсу.
Дарья поплакала, расставаясь, собрала детей, починила вещи. Алексей унимал ее и не позволял раскисать. Пришлось раскошелиться на паспорта. Отслужили молебен, поехали… Мальчики молча сидели на телеге: им было страшно уезжать одним в неизвестность. Их одолевала тревожная неуверенность, хотя утешало то, что им все-таки предстояло жить на чужой стороне вместе.