Он рефлекторно приказал водителю двигаться вперед, понимая, что тот и так должен был это делать. Но продолжавшиеся взрывы и горячий дым воздвигли в воздухе барьер на несколько бесконечно долгих минут. Адское пламя, казалось, выжгло все живое в зоне поражения.
Однако, когда плотный дым начал подниматься в голубое небо, растягиваясь шлейфом на десяток километров, обнаружилось, что некоторые люди выжили, хотя это казалось невозможным. Человек с оторванными руками и обгоревшим, похожим на африканскую маску лицом, брел по мертвой земле. Его лицо своим жалким видом напомнило Антону студентов из университета имени Патриса Лумумбы или курсантов академии имени Фрунзе из стран третьего мира, пытавшихся пережить свою первую русскую зиму.
Антон чувствовал себя совершенно беспомощным. Он знал, что должен принять меры для защиты оставшихся сил и продолжить движение в необходимом темпе. План требовал «выхода корпуса за Везер на участке прорыва третьей ударной армии в течение первых часов ночи». И они уже отставали от графика. Как офицер он понимал, что сейчас критически важно было развить прорыв. Но в душе ему хотелось, чтобы кто-то вышестоящий вызвал его и все отменил. Как это все могло продолжаться? Это было безумием.
Гусеничная командная машина с шумом проследовала мимо остановившейся колонны, дымя выхлопами. Прибыл начальник оперативного отдела бригады. Он спешился, чтобы представить доклад о потерях. Но привычные слова застряли у него в горле.
Антон ощутил, как нижняя часть живот задрожала, болезнь усилила напор, грозясь побороть его. Ему хотелось схватиться за живот и свернуться от боли. Невыносимая судорога скрутила его, и он уже не мог ждать, пока офицер окончит доклад.
— Начать движение, — крикнул Антон сведенным от боли голосом. — Начать движение. Двигаться к… к… Начать движение, бл….
Начальник оперативного отдела ничего не ответил, только неуверенно отдал честь и быстро двинулся исполнять приказ. Уже двинувшись в лес, Антон посмотрел, может ли что-то прикрыть его от проходящей техники. Потом сломя голову побежал по выжженной земле, где не могло остаться никаких людей, на ходу ища в планшете какую-нибудь ненужную бумагу. Ему казалось, что сейчас он не выдержит.
Для Шилко оказалось необъяснимо трудным принять смерть лейтенанта. Разумом он понимал, что шла война, и люди погибали, что опасности боя не делили людей на хороших и плохих, молодых и старых. Но не мог смириться с бессмысленностью этой конкретной смерти. Мысль о потере своих артиллеристов, конечно, беспокоила его. Они все были его детьми. Но эта нелепая, глупая смерть не давала ему покоя.
…После поспешных стрельб в хаосе ночного боя, Шилко собрал большую часть дивизиона и возобновил движение. Регулировщики направляли все движение на юг, на то самое шоссе, по которому орудия Шилко стреляли, пока не истратили возимые боекомплекты. Ясным и светлым днем Шилко, наконец, смог увидеть дела рук своих.
Лесная дорога была хорошей целью, и после нескольких пристрелочных залпов, артиллеристы накрыли ее убийственным огнем. Даже после того, как значительная часть обломков было убрана в сторону, чтобы позволить двигаться большой колонне советских машин, людские и материальные потери противника были столь выразительны, что Шилко с трудом мог испытывать чувство профессиональной гордости. Он не ощущал ни радости, ни морального удовлетворения от победы в этом бою. Это была бойня, Шилко не мог найти другого слова для описания того, что видел. Немецкие машины сбились на дороге, не в силах преодолеть стену деревьев. Остовы представляли почти все рода войск. Раскуроченные артиллерийские орудия покрылись сажей, остовы высоких грузовиков напоминали туши мертвых животных. Выжженные участки земли указывали, где были поражены машины с топливом и боеприпасами. Даже санитарные машины были уничтожены слепыми артиллерийскими снарядами. Красные на белом кресты на бортах выцвели от жара. Саперы, отряженные расчищать дорогу, сталкивали обломки в кюветы между шоссе и лесом, отчего те становились похожи на братские могилы частично сожженных жертв чумы.
Если бы Бог существовал…, сказал сам себе Шилко, он бы не простил меня. И, в то же время, он понимал, что будет вести огонь снова и снова, без колебаний. Возможно, это станет его проклятием. Но он продолжит выполнять свой долг.