Чибисов горько усмехнулся, ощутив сведенные легкие. Да, если судьбу определяет кровь, то что бы это означало применительно к нему? Маленький еврей из гетто в Киеве или Одессе, погрязший в заумных ритуалах нового культа стали. Поклоняющийся соотношению сил и средств, нормам расхода ресурсов и математическим показателям боевой эффективности. Он подумал, что был, в конечном счете, отщепенцем. Как же могло быть иначе? Как все могло быть иначе? Его отец воевал за Советский Союз и дело международного социализма в Испании, а потом чуть не погиб в сталинских лагерях за свой подозрительный волюнтаризм, проявленный в той, злобно капризной системе. Только гитлеровское вторжение спасло его от смерти в магаданских снегах. Как и отца Малинского, насколько знал Чибисов. И усмехнулся. Что бы гитлеровцы подумали, если бы узнали, что их нашествие освободило евреев? Которые будут сражаться с ними от Майкопа до Потсдама. Евреев, у которых будут сыновья, которые будут сражаться с их сыновьями.
Чибисов никогда полностью не осознавал, насколько он, в конечном счете, принял свое еврейство. Он издевался над ним, заставлял себя ненавидеть его. Тем не менее, он неизбежно принимал его, невольно провоцируя окружающих на соответствующие слова и мысли.
Да, подумал он, для некоторых великий социалистический эксперимент закончился провалом. Наверное, прошлое не удастся уничтожить никогда. Отец вышел из лагеря без всяких упреков, даже без вопросов, и пошел на войну, словно вышел с больничного. Дед играл в кошки-мышки с Охранкой, царской тайной полицией, строя планы построения будущего в тусклом свете ламп в подсобных помещениях на недалеко ушедшей от средневековья Украине. Он вел бои на баррикадах, вместе с другими фанатиками, за то, чтобы родился новый мир. В смутные годы гражданской войны он отнимал еду у голодающих, у своего же по всем определениям народа, чтобы сократить этот долгий и мучительный путь вперед. Любые средства были оправданы. Окончательный результат снимал любую вину.
Но этот окончательный результат так и не наступил. Золотой век откладывался снова и снова. В будущем году в Иерусалиме, саркастически подумал Чибисов.
Почему мы поверили? Почему только мы? Русских и украинцев, погрязших в суевериях и пьянстве… их можно было понять, понять их слепоту и безумие. Но как мы могли позволить себе так обмануться?
Просто мы сами обманули себя. Потому что мы, больше всех народов земли, хотели страстно верить. Мы религиозные натуры, склонные к мистицизму. И новая религия революции, сияющего, доброжелательного социализма, идеология беспрецедентного равенства, новой святости… это был Новый Иерусалим. Новые небеса и, прежде всего, новая земля. Как будто, подумал Чибисов, нам начертано историей быть дураками.
И, тем не менее, мы должны были верить. Что еще оставалось, кроме веры? Верить в любого бога. Даже бога войны. Может быть, я наследник Давида, Иисуса Навина и Гедеона? Или просто маленький астматичный сын людей, добровольно ставших дураками?
Чибисов осторожно постучал в дверь кабинета Малинского. Старик вернулся из поездки на фронт и командные пункты армий крайне истощенным. Несмотря на достигнутый сегодня успех, он обрывал обращавшихся к нему сотрудников, был необычайно резок в комментариях, когда ему докладывали ключевую информацию. Чибисов был рад, когда он, наконец, уговорил Старика пойти и немного поспать.
Но теперь он сам должен был побеспокоить Малинского. Это не был тот вопрос, с которым он мог справиться сам. Он был, по крайней мере в перспективе, слишком важным. Один важнейший фактор.
Чибисов удивлялся, насколько гибель Трименко потрясла Малинского. Конечно, любой, кому приходилось летать на вертолете, после этого стал бы безнадежно нервным. Нет. Старика беспокоила не опасность. Неожиданная гибель Трименко стала ударом для всех них. Если Старухин был бешеным быком, способным проломить лбом любую стену, то Трименко был фронтовым котом, всегда способным найти быстрый и умный способ обойти самые серьезные препятствия. Чибисов ощущал, что со смертью Трименко нарушился некий нематериальный, но важный баланс в командовании фронта. Да, его заместитель не внушал опасений. Он был из нового мощного поколения лидеров, кроме того, ситуация на севере имела все объективные условия для достижения успеха. Немцы попали в окружение. Передовые советские подразделения форсировали Везер у Фердена и Ниенбурга. Те Голландские силы, что не были отброшены, оказались прижаты к Северному морю на полуострове Куксхафен и перемалывались по частям. Но потеря Трименко стала чем-то большим, чем просто смена командующего армией.