Пилот был страшно доволен происходящим. Казалось, он не видел там не реальных людей, ни какого бы то ни было страдания.
Что же, подумал Малинский, наверное, так даже лучше. Если бы каждый солдат или даже офицер осознавал все те страдания, которые были последствиями его действий, было бы невозможно вести войну. Нет, уж лучше эта глупая радость, это наивное благоговение перед разрушением вражеской земли.
Мимо правого борта вертолета проплывал Ганновер, и Малинскому представилась возможность посмотреть на дело рук своих. Смазанное пятно начало складываться в четкую картину. Теперь он видел, что в городе пылало несколько очагов пожара. Не весь город горел, и Малинский искренне сожалел, что он горел вообще. Но никто не мог воевать настолько аккуратно. Немцы и остатки британских войск заняли в городе оборону, притягивая к себе советские части, словно железные опилки магнитом. Малинский приказал Старухину не затягивать кольцо окружения слишком плотно. У фронта не было ни времени, ни сил, чтобы ввязываться в серьезные уличные бои, кроме того, город был более ценен в качестве «заложника». Но командир одной из дивизий Старухина допустил втягивание своих сил в бои на городской окраине. И бои за Ганновер начались, зажив собственной жизнью вопреки воле обеих сторон. Советская авиация нанесла удар по позициям противника в городе. Загрохотали тяжелые орудия. Малинский, удерживаемый ремнем безопасности, подвинулся в кресле. Было трудно уничтожить город, особенно современный. Без сомнения, когда дым рассеется, окажется, что ущерб не так уж и велик. Но Малинский знал, что официально город не был эвакуирован, и подумал о том, что оставшиеся в нем жители и солдаты оказались блокированы в сущем аду.
Однако, это зрелище не трогало его как военного. Малинский осознавал, что было бы наивно полагать, что война, сочетающая в себе новейшие технологии разрушения и неизменную человеческую сущность, могла стать чем-то приятным. И, в конце концов, для многих немцев было лучше умереть, чем подчиниться русским. И разве не сами немцы начали все это почти сто лет назад? Малинский давно думал, что историки будущего, изучая давно прошедший двадцатый век, будут только поражаться, как тогдашние люди не видели этой роковой преемственности. В некотором роде, это был век германской проблемы, с двумя мировыми войнами, неуклонно ведшими мир к этой. На самом деле, это была одна долгая, новая Столетняя война, и Германия неизменно находилась в ее центре.
Под иллюминатором вертолета яркие линии и похожие на звезды вспышки озаряли места, где все еще продолжались остаточные бои. Разбившиеся машины слабыми огнями отмечали шоссе. Малинский получил доклад о боях на шоссе, рядом с колоннами беженцев, и о зверствах, творимых отдельными предоставленными самим себе подразделениями. Хотя даже мысль о ненужном убийстве мирных жителей возмущала Малинского как дело, недостойное солдата, он, тем не менее, понимал, что такие трагедии будут неизбежны. Он отдал строгий приказ, гласящий, что командиры частей и подразделений понесут личную ответственность за допущенные нарушения дисциплины их подчиненными, и будут привлечены к уголовной ответственности за военные преступления. Но понимал и то, что эффективность этой меры будет относительной. В сущности, он радовался, что волна преступлений не вышла за рамки отдельных случаев. Война, которая вызвала в одних людях героизм и готовность к самопожертвованию, других превращала в зверей. Она была великим катализатором страшных процессов, скрытых в человечестве.
Малинский абстрагировался от творящихся разрушений. Опустошенный усталостью, он вслушивался в рокот лопастей вертолета, ощущая, как дрожит его сидение. Он отказался изменять свои методы командования, свою привычку отправляться на фронт, чтобы посетить важнейшие его участки. Несмотря на гибель Трименко. Он даже удивлялся, почему гибель командарма так потрясла их всех. Потери в вертолетах были неизбежны, в том числе и от дружественного огня. Малинский подумал о нервном мальчишке с трубой ПЗРК на плече, судорожно всматривающемся в небо, или о таком же юнце, для которого исчезло все, кроме отметок на экране радара. Ракеты и снаряды не могли отличать своих от чужих. Или искать менее значимых людей. Генералы могли погибнуть точно так же, как и рядовые. Эта мысль неожиданно странным образом успокоила Малинского.
Он разговаривал со Старухиным по защищенной линии до взлета, введя командира третьей ударной армии в курс дел. Дудоров оказался прав. Американская группировка действительно выдвигалась к линии фронта, но оставались неясным их точное местоположение, а также направление удара. Слишком много аппаратуры технической разведки было потеряно, а та, что осталась, работала на пределе возможностей и живучести. Обстановка оказалась слишком динамичной, чтобы нетехнические средства разведки — агентура или разведывательные группы — смогли обеспечить нужный объем информации. По оценкам Дудорова, сделанным по этим отрывочным данным, сводная американская группировка имела силы, эквивалентные одному тяжелому корпусу, что примерно соответствовало советской общевойсковой армии. Малинский ощущал холод в животе от мысли, что американцы действительно идут, и идут такими крупными силами. Вопрос состоял в том, как быстро они могут двигаться. К началу светового дня он сумел бы подготовить все к их встрече.