— Есть ли связь с десантниками в Хамельне?
— Ничего, — сказал Старухин. — Со вчерашнего дня.
Малинский осторожно закурил сигарету.
— Продолжайте.
— Передовые отряды и последующие силы форсировали реку в нескольких местах. Первая линия обороны проходит по холмам за рекой. Десятая Гвардейская танковая дивизия занимает оборону у Бад-Эйнхаузена во взаимодействии с седьмой танковой в Ринтельне. Сорок седьмая и двенадцатая танковые дивизии заняты в окружении немецкой группировки и штурме Ганновера совместно с силами второй гвардейской танковой армии. Я реорганизовываю приданную мне ГДР-овскую дивизию для контратаки.
Малинский был удивлен:
— Наши маленькие немецкие товарищи способны на это?
— Они хороши, — сказал Старухин. — Настоящее, немецкое качество. — И улыбнулся.
— Хорошо. Но никакой контратаки без моего одобрения. Я должен иметь четкие данные об американцах. Мы не должны совершать несвоевременных действий. Кроме того, я намереваюсь придать вам механизированные силы десантной дивизии. Это до двух усиленных полков. Я считаю, что вам следует использовать их в качестве легких бронетанковых сил в городской местности.
Старухин кивнул головой в знак согласия, явно будучи доволен дополнительными силами, какими бы незначительными они не были. Малинский знал, что Старухин будет вести упорные бои, используя все силы, имеющиеся в его распоряжении. Единственным, что беспокоило командующего фронтом, оставалась его импульсивность.
— Хорошо, — сказал Малинский. — Наиболее желательным было бы сдержать американцев к западу от Везера и к югу от линии Ринтельн-Херфорд-Боргхольцхаузен. Нельзя допустить их вмешательства в наступление второй гвардейской танковой армии. И мы должны удержать все плацдармы, которые только возможно для армий второго эшелона.
— Как вы думаете, сколько нам придется держаться? — Спросил Старухин. — До подхода свежих дивизий?
Этот вопрос был для Старухина настолько беспрецедентным, что он задал его без малейшего чванства в голосе. Он перенял серьезное отношение к ситуации от Малинского.
Командующий фронтом отложил сигарету и, задрав рукав, посмотрел на часы. К своему удивлению он обнаружил, что уже наступило утро. Начинался долгий световой день.
— Двенадцать часов, — предположил он, желая, чтобы рядом был Чибисов с его готовыми четкими, уверенными ответами.
К двум генералами подошел офицер штаба. По движениям его глаз Малинский понимал, что тот гораздо больше беспокоился о возможной реакции Старухина на его вмешательство, чем о Малинском.
Малинский взглядом сказал Старухину повернуться.
— Ну что там? — Спросил Старухин, силясь держать себя под контролем.
— Товарища командиры, — сказал штабист, переводя взгляд между ними. — Третья бригада сорок девятого корпуса окружена.
Звуки боя раздавались все ближе. От разрывов крупнокалиберных снарядов спешно возведенная палатка, накрывавшая командно-штабные машины поста, затряслась, карты, развешанные на стенах, попадали на землю. Из радио раздался жуткий треск. Охрана командного пункта была уменьшена, чтобы создать линию обороны на опушке рощи. В непосредственной близости все еще не было столкновений с противником, но американцы находились на обоих их флангах.
— Попытайтесь снова связаться с корпусом, — сказал Антон, обращаясь ко всему персоналу штаба. — У них есть вертолеты. Нам была обещана поддержка.
Он вспомнил ночной разговор с командиром корпуса. Тот говорил о вертолетах, которые придут им на выручку.
Антон начинал подозревать, что его подчиненные старались обходиться без него, пытаясь выполнить его приказы, блокировать все перекрестки дорог и наладить поспешную оборону. Они были окружены и находились в тяжелом положении. Бригада, весь корпус был великолепным орудием наступления, хорошо организованным, чтобы вести встречные бои. Но они двигались слишком быстро, бригады отрывались друг от друга, да и между элементами самих бригад образовывались разрывы. Они двигались слишком быстро, разведка была слишком нерасторопной, и теперь они расплачивались за это.
Но даже если так, я потерпел неудачу, подумал Антон. Он попытался переложить ответственность на разъедаемый кислотой желудок и лихорадку, от которых ему было больно сидеть. А от головокружения было трудно стоять. Он должен был передать командование тому, кто мог его осуществлять.