Противник открыл ответный огонь. Строй танков Филова ответил неровным залпом.
Но, похоже, никто не попал в цель.
Филов остановился на цели.
— Подкалиберный… Дистанция четыреста пятьдесят!
Автомат заряжания затолкнул снаряд в казенник орудия.
— Поправка… Дистанция четыреста!
— Готов!
— Огонь!
Снаряд прошел мимо, несмотря на смехотворно малую дистанцию. Но вот один из вражеских танков исчез во вспышках, пламени и дыму под массированным обстрелом танков правофлангового взвода. В шлемофоне раздался искаженный голос.
— Я потерял одного, я потерял одного!
— Дистанция пятьсот!
— Не та частота, сукин сын!
Вражеские танки стреляли так быстро, как только могли. Снаряды неслись над мокрой травой. Филов не мог понять, почему никто не мог попасть в цель. На полигоне они все отстреливались на «отлично», на твердые пятерки.
Он попытался успокоиться и представить, что снова оказался на стрельбище.
Наводчик отправил очередной снаряд во вражеский танк. На этот раз, все пошло как надо.
Танк не взорвался. Его окутала вспышка, но большая угловатая башня осталась на месте, продолжая замедленно поворачиваться, словно в полусне. Тем не менее, члены экипажа начали выбираться из танка в неуклюжей спешке.
На краю поля зрения, Филов заметил, как башня одного из его танков взлетела в воздух, как будто была не тяжелее футбольного мяча. Еще один вражеский танк исчез в пламени загоревшегося топлива.
Это было уже слишком. Филов поднял крышку люка и выбрался наружу. Это все было безумием. Убийством. Он почти ничего не видел. Шлемофон стянул шею и он сорвал его. Он соскользнул вниз по мокрому борту башни, а затем спрыгнул на траву. И увидел других людей, бегущих по полю вдалеке.
Было бессмысленно оставаться здесь. Зачем? Они все погибнут. Просто будут стрелять, пока не убьют друг друга. Что это даст? Вспышки и грохот танковых орудий преследовали его, иногда прерываясь ударами металла о металл, когда снаряды попадали в цели. Сапоги Филова увязли в грязи. Он начал в панике бить себя по ногам, как будто это могло заставить их слушаться и нести его вперед по земле. Он бежал без оглядки.
Плинников высунулся из люка, держа наготове дымовую гранату.
Он услышал вертолет раньше, чем увидел его. Дождь и туман давали странный эффект, смешивая рокот лопастей с гулом артиллерийского обстрела, так что было невозможно точно определить, с какой стороны он летел. Вдруг, совсем рядом с тем местом, куда смотрел Плинников, смазанный силуэт маленького вертолета вылетел из тумана, стремительно приближаясь и приобретая четкие очертания. Плинников бросил гранату так, чтобы ветер разнес цветной дым от его машины. Он сразу понял, что пилот вертолета был «афганцем», настоящим ветераном, потому что летел очень низко и быстро, несмотря на дождь и плохую видимость.
Пилот не стал глушить двигатель. Штурман выбрался из вертолета и побежал к машине с непокрытой головой. Плинников выпрыгнул из машины, держа свернутые карты и документы. Карты и некоторые другие бумаги были в крови и ошметках плоти, и Плинникову хотелось побыстрее от них избавиться. Он протянул их летчику, словно букет.
— Что-нибудь еще? — Спросил штурман. Рокот лопастей наполовину заглушал его голос.
Плинников отрицательно покачал головой.
Дым развеялся по зеленому лугу цветным ковром. Противник тоже мог заметить его, так что не следовало терять время.
Штурман побежал обратно к вертолету. Он поспешно бросил захваченные документы за свое сидение. Пилот начал поднимать машину прежде, чем он успел занять свое место. Вертолет поднялся над деревьями и стремительно помчался в том направлении, откуда прилетел.
Плинников забрался на крышу машины, едва не поскользнувшись на мокром металле и упал в башню.
— Поехали. Назад в зеленку.
Машина со скрипом покатилась вперед, трясясь на неровностях земли. Наконец, она въехала обратно на лесную дорогу.
Плинников опять начал изучать карту, пытаясь найти хорошую дорогу глубже в тыл противника. Карта не предлагала очевидных путей, а попытка разобраться показалась ему бесконечно сложной. С раздражением он приказал механику вернуться обратно на дорогу, которая ранее показалась наиболее привлекательной, надеясь, что по фактическим деталям ландшафта ориентироваться будет проще, чем по карте.
На перекрестке лесных дорог он опять сверился с картой. Она была очень качественной, на ней было обозначено множество деталей, имеющих военное значение. Но казалось, что эти тропки в немецких лесах возникали из ниоткуда, как будто лес был живым и сам создавал их, как хотел.