Наконец, никто никогда не стремился создать из Красной армии «серьезную национальную силу». В строительстве красной вооруженной силы последовательно и неизменно проводился классовый принцип, что соответственным образом отражалось «в строе, в службе и быте войск». Только слепой мог не видеть этой основной тенденции. Но, что эта классовая армия защитила «национальные» интересы бывшей России много лучше, чем сумела это сделать национальная армия старого режима в отношении царской России, — так это деталь, которую Деникин не замечает даже в 1924 г.!
В последующих строках Деникин описывает[30], как преломлялись в жизни Красной армии разум и воля руководителей.
«Летом 18 года сводки штаба добровольческой армии устанавливали „резко бросающуюся в глаза черту Красной армии: борьбу между начальниками, старавшимися установить порядок и, подчиненными — пассивно, иногда активно сопротивлявшимися этому…
Приказы и телеграммы полны жалоб, указаний, увещаний, угроз. Наиболее распространены в армии неисполнение приказаний, небрежное несение службы, самовольное оставление фронта, насилия, грабежи, пьянство“. Обучение отсутствовало почти вовсе.
Жизнь в войсках принимала такой тяжелый и сумбурный характер, что под влиянием более разумного элемента некоторые части сами выносили постановления о применении в них суровых мер наказания, включительно до розог и смертной казни.
Красная армия в переходный период жила еще преемственно традициями „революционной армии“ 17 года, и потому боевая годность ее была весьма относительной. Но она шла массами.
Стихийная тяга к земле, к дому, просто к мирной жизни вызывала дезертирство в небывалых размерах, особенно летом, обращая красные части в проходные этапы, через которые переливала человеческая волна.
Ушедших заменяли новые люди — иногда являвшиеся добровольно, часто взятые насильно. И они шли опять массами, подгоняемые пулеметами „карательных отрядов“, побуждаемые страхом столько же, сколько и злобой, подогреваемые надеждой на скорое окончание безумной кровавой борьбы…
За армией двигался громадный обоз с добром красноармейцев — своим и награбленным, с женщинами, которые их ссорили и развращали, с детьми, которые их связывали».
И тем не менее, как свидетельствует ген. А. С. Лукомский[31]:
«К осени 1918 г. стало замечаться среди большевистских войск проявление большей дисциплины, поддерживаемой самыми жестокими мерами. Большевистские части научились драться с большим упорством и стали проявлять большую наступательную энергию».
Ген. Лукомский объясняет это явление свойствами добровольческой армии.
«В значительной степени этому способствовал страх попасть в плен, так как, несмотря на все меры, принимаемые высшим начальством, с пленными наши войска расправлялись с большой жестокостью».
Это обстоятельство играло, конечно, свою роль; однако, дело было в другом. Деникин объясняет весь процесс с большим приближением к истине:
В первых числах июля месяца 1918 г. добровольческая армия начала так называемый второй кубанский поход. Операции двадцатитысячной армии развивались одновременно от Кущевки до Армавира (220 верст), от Динской до Ставрополя (220 верст). Добровольцы имели перед собой следующие организованные группы северо-кавказских красных войск:
1. Армию Сорокина, около 30 тысяч;
2. Екатеринодарскую группу, 7—10 тысяч, включая сюда тихорецкую группу Калнина, 2–3 тысячи, совершенно деморализованных и истрепанных боями с белогвардейцами;
3. «Кавказскую» группу, в 3–4 тыс. челов.;
4. Ставропольскую группу в 6–8 тыс.
Части Красной армии, численно ослабленные, сильно деморализованные, теснимые качественно превосходными силами добровольцев, оборонялись и стремились обеспечить себе возможность уйти за Кубань.
Как свидетельствует Деникин, эта оборона красных войск велась чрезвычайно искусно и активно. Так, неожиданным ударом 15 июля наши войска заняли ст. Кореновскую, частью уничтожили, частью взяли в плен занимавший станицу белый гарнизон; красное командование намеревалось пробиться через Кореновскую на Усть- Лабу, и далее на Кубань.
«Легкость овладения Кореновской, — пишет Деникин[32],— и создавшаяся благоприятная обстановка побудили его (красное командование) использовать свое положение и попытаться разбить добровольческую армию. Во всяком случае, весь план свидетельствует о большой смелости и искусстве. Не знаю чьих — Сорокина или штаба. Но если вообще идейное руководство в стратегии и тактике за время северо-кавказской войны принадлежало самому Сорокину, то в лице фельдшера-самородка советская Россия потеряла крупного военачальника».
Добровольцы атаковали Кореновскую, но… «войска Сорокина оказались в значительно превосходных силах и отменного боевого качества. Артиллерия его выпускала огромное количество снарядов.
Дивизии наши понесли тяжелые потери, были смяты и к вечеру отошли, преследуемые противником».
Тем не менее, начало второго кубанского похода характеризовалось успехом добровольцев. После понесенных поражений северо-кавказская Красная армия до двадцатых чисел августа переживала глубокий кризис.
«С этой же поры, — пишет Деникин[33], — на фронте 1-й конной, 1 кубанской, 3-й дивизии начались упорнейшие, жестокие бои, понемногу рассеивавшие гипноз рассказов о „разложении“ большевистской армии и ставившие нас вновь лицом к лицу с большими и серьезными силами противника».
Мимоходом он роняет любопытную ремарку, свидетельствующую о том, как мало понимания было у белых генералов того, свидетелями чего они были:
«По ту сторону фронта происходили какие-то непонятные для нас психологические процессы, проявлявшиеся в военных операциях перемежающимися вспышками высокого подъема и беспричинной паники».
Немного дальше Деникин делает не безынтересную попытку охарактеризовать непонятные для белых «психологические процессы» Инициатива оздоровления, как это видно, шла снизу.
«В „Окопной правде“, органе красно-армейских депутатов „доно-кубанского фронта“, — отмечает Деникин—5 сентября 18 года появилось откровенное признание[34]: „в нашей армии нет дисциплины, организованности… ее разъедают примазавшиеся преступные элементы, которым чужды интересы революции“. Приходится констатировать недоверие бойцов к командному составу, так и командного состава к главкому (Сорокину), что ведет в конце к полному развалу всей революционной армии…
Состоявшийся в сентября в Пятигорске съезд фронтовых делегатов определил конкретно причины поражений, потребовав устранения их суровыми мерами[35]:
1) неподчинение войсковых частей высшему командному составу, „благодаря преступности отдельных лиц командного состава и недисциплинированности бойцов“, трусости и паническому настроению „многих“;
2) „грабежи, насилия, реквизиции“, словом, „целый ряд насилий над мирным населением“;
3) „обессиление армии беженским движением, вносящим панику при первом же выстреле“…
О деморализации красных свидетельствовал и неизбежный спутник ее — дезертирство: не только казаки, бывшие в составе большевистских войск, но и красноармейцы сотнями стали переходить на нашу сторону».