В конце брошюры О. Б. Лепешинская переходит на другой язык, язык политического доноса (видимо, осознавая, что крамолы в науке она так и не нашла):
«Уж лучше бы проф. Гурвич отбросил вес фиговые листки и откровенно показал свое идеалистическое лицо. Его половинчатость в этом отношении только усугубляет факт его вредности»32.
Она заключает свое произведение ленинско-сталинским тезисом об усилении классовой борьбы в Советском Союзе по мере упрочения власти большевиков и призывом к принятию карательных мер против тех, кто, по ее мнению, повинен в беде, якобы грозящей большевистской власти:
«В наше время весьма обостренной и все более обостряющейся классовой борьбы не может быть безразличным то обстоятельство, какую позицию занимает тот или иной профессор советской высшей школы, работая даже в какой-нибудь очень специальной отрасли знаний Если он становится «по ту сторону», если он кормит университетскую молодежь идеалистическими благоглупостями, если он толкает научное сознание этой молодежи в сторону той или иной разновидности идеализма, он должен быть, во имя классовых интересов пролетариата, призван к порядку, хотя бы путем мобилизации общественного мнения той части научных работников, которые стоят на точке зрения классовых интересов»33.
Через два года после публикации брошюры против гистолога Лепешинская напечатала новое произведение. В 1928 году профессиональная революционерка-большевичка издала новую брошюру, названную «Зачем нужна диалектика естествоиспытателю?»34. Она объявила в ней, что разобралась в том, как растут и развиваются кости в организме. Ее объяснение (абсолютно надуманное и, что удивительно, никакими опытами не подтвержденное) гласило, что кости элементарно обособляются от мягких тканей в результате, как она писала, «простого по своей природе физического процесса» накопления — «ассимиляции извести, солей кальция и других солей» тканями, испытывающими на себе повышенное давление извне. Заодно туда же был включен раздел о метаморфозах трипаносом. Популярная брошюра — не место для детальных описаний научных методов, деталей и скучных для широкого круга читателей, но так необходимых для ученых описаний контрольных экспериментов. Впрочем, описаниями такого рода Лепешинская себя не отягощала. Компот из фраз о диалектике в ее понимании и не просто спорных, но абсурдных (при отсутствии доказательств) претензий на революцию в понимании процесса развития костных тканей в организмах казался ей последним словом науки.
Брошюра вышла в свет снова от имени Государственного Тимирязевского научно-исследовательского института. Напечатана она была опять в Вологде. Лепешинская была названа научным сотрудником этого института. По-видимому, брошюру руководители института сочли достаточным основанием, чтобы в следующем — 1929 году открыть Лепешинской лабораторию в Тимирязевском институте, входившем в состав Коммунистической академии35.
Хотя идеологический по названию и в значительной степени по сути Тимирязевский институт не стал передовым научным учреждением страны, но в нем работали несколько крупных биологов того времени, и внедрение в него на правах заведующей лабораторией малообразованной старой большевички (заведовать лабораторией по положению может человек, имеющий реальные и признанные коллегами достижения и публикации, а в наше время и научные степени и звания) было шагом экстраординарным. Приходится думать, что в 1929 году Лепешинская смогла заручиться чьей-то солидной поддержкой в партийных верхах в стране.
Тот же 1929 год был ознаменован не только «великим скачком» аграрной России в мир индустриализации и не только поголовной коллективизацией крестьянских хозяйств. Массированная индустриализация страны и тотальный разгром индивидуальных крестьянских хозяйств потребовал быстрого набора армии «красных спецов», которые бы взяли в свои руки руководство на местах фабриками, заводами, колхозами, совхозами, местными органами управления и — одновременно — научными учебными институтами, где еще недавно Троцкий искал свою главную опору.
В том же 1929 году большевики выдвинули на высокую научную должность другого недоучку — Т. Д. Лысенко, занимавшего скромную должность агронома Азербайджанской опытной станции имени товарища Орджоникидзе в городе Гандже. Приказом наркома земледелия его переместили в пространстве, переведя в город Одессу. Здесь, в великолепном по тем временам Институте генетики и селекции, созданном выдающимся русским ученым Андреем Афанасьевичем Сапегиным, приказом наркома для Лысенко была открыта Лаборатория биологии развития. Нарком предоставил агроному практически неограниченные денежные и прочие ресурсы. Как и Лепешинская, Лысенко к этому времени ничем реальным себя в науке не проявил и серьезными научными достижениями себя не отяготил. Закончив заочно провинциальный тогда Киевский сельхозинститут (столицей Украины был Харьков), он занялся изучением влияния низких температур на проростки растений и, не получив никаких заслуживающих доверия результатов, сумел заинтересовать власти возможностью разом покончить с неприятными сюрпризами погоды. Напомним, что в течение двух лет подряд страна страдала от сильных летних засух. Воодушевленные обещаниями Лысенко о чудодейственных возможностях яровизации, руководители сельского хозяйства страны приказным порядком открыли для Лысенко огромные возможности для научной деятельности.
Этими мерами (как в отношении Лепешинской, так и Лысенко) большевистские власти вместо грядущего решения проблем создали массу трудностей для российской науки. Из-за этого вместо продвижения в научных областях вперед. Россия не просто потеряла в генетике и клеточной теории передовые позиции, завоеванные поколениями первоклассных ученых, но полностью, причем на десятилетия, закрыла для себя эти науки и тем отбросила великую страну далеко назад — в схоластику средневековья.
V
«Развенчание» великого Вирхова
Бесстыдство как замена руководяшей мысли; сноровка и ловкость как замена убеждения; успех как оправдание пошлости и ничтожества стремлений — вот тайна века сего, вот девиз современного триумфатора.
Итак, в 1928 году Лепешинская опубликовала брошюру «Зачем нужна диалектика естествоиспытателю?»34, в которой представила в общих словах гипотезу о том, как растут кости, а через два с половиной года она tie менее решительно объявила, что открыла у животных клеток массивные оболочки36, которые никто из настоящих ученых до нее узреть не смог. В 1934 году она потрясла ученый мир еще более сенсационным результатом: ей якобы посчастливилось обнаружить процесс превращения неживого в живое.
Все эти, по своему значению крупнейшие в истории науки обобщения, давались в руки и ей и всем пришедшим позже лысенкоистам играючи, весело, без натуги и свойственной якобы лишь неудачникам тягомотины с многолетними проверками и перепроверками, сомнениями да сравнениями. Вот как звучало в ее более позднем изложении открытие фундаментального научною принципа — образования живых клеток из мертвых неклеточных структур:
«Это было в 1933 году. Я изучала оболочки животных клеток. Желая изучить возрастные изменения оболочек, я решила проследить этот процесс на различных стадиях развития лягушки. И что же я увидела? Я увидела желточные шары самой разнообразной формы… Внимательно изучив несколько таких препаратов, я пришла к мысли, что передо мной картина развития какой-то клетки из желточного шара.
Развитие клетки — это совсем ново! Вирхов[7], а вслед за ним и большинство современных биологов считают, что всякая клетка происходит только от клетки.
7
Рудольф Вирхов (1821–1902) — выдающийся немецкий ученый, основатель современной патологической анатомии. Вирхов обосновал тезис, что каждая клетка может возникнуть только от предшествовавшей ей клетки путем деления. Это правило сейчас строго доказано и не имеет ни единого исключения.