Читаешь такое и не перестаешь удивляться, как легко стать ученым! В одно мгновенье изложенное заносчивым тоном и не доказанное положение объявлено единственно возможной научной истиной, а добытые учеными факты, без всякого на то основания, отброшены как ошибочные. Оказывается, бедный Мошковский ничего не понял, а ведь как все просто. Нужно только ДОПУСТИТЬ, что: (а) красный и голубой цвета смешались; (б) «таннин, очевидно, удаляет то, что было окрашено синим цветом» и (в) удаляться может только «нечто, лежащее на поверхности». А что же еще может «ЛЕЖАТЬ» на поверхности, как не оболочка клеток. Вот и все ОТКРЫТИЕ: ее-то, оболочку, таннин и удалил!
Но где же доказательства? Ведь с конца прошлого века59 известно, что таннин ничего не срывает, а, напротив, — укрепляет, откуда и название (от французского
tanner — дубить кожу), что таннин — это «смесь фенольных соединений, обладающих способностью образовывать прочные связи с белками и некоторыми другими природными полимерами (целлюлоза, пектиновые вещества)»60. Не знать свойств таннина, равно как и того, какие краски что образуют, Лепешинская вроде бы не могла. Попросту не имела на то права, раз назвалась ученой.
Она старалась быть похожей на ученых, как известно, любящих ссылаться на доказательства. Поэтому она привела примеры своих экспериментальных доказательств — упомянула рисунок 1 и таблицу 1. Посмотрим, что же за данные включила она в таблицу 1 своей работы? А, оказывается, никаких1 Вместо таблицы на странице книги, озаглавленной «Табл. I». размещено несколько несовершенных карандашных рисунков клеток. Ничего доказать эти сделанные от руки рисунки не могли. Точно такие же примитивные эскизы были представлены и на рис. I. Таким образом, ни таблица первая, ни рисунок первый ничего не выясняли, а, напротив, — затемняли, и незачем было на них ссылаться в подкрепление своих рассуждений. Точно такими же были и все другие таблицы и рисунки в толстой книге. Воистину — легко стать ученым!
И все-таки, несмотря на постоянные упоминания Лепешинской о том, что ее поддерживает лично товарищ Сталин, на заявления о наличии настоящих оболочек у клеток животных ученые с ней не согласились. Аналогично отнеслись они и к книге о происхождении клеток из «живого» вещества. Стоило начать обсуждение ее кандидатуры на получение за эту книгу Сталинской премии, как посыпались аргументированные возражения многих специалистов. При голосовании выяснилось, что за присуждение премии высказался только один член комитета. Им был Т. Д. Лысенко.
Неудача не обескуражила Ольгу Борисовну. Она не стала переделывать заново эксперименты, чтобы убедить всех новыми, более прочными данными, искать новые аргументы и доказательства в свою защиту, а, обозлившись, зачастила в Центральный Комитет партии, стала искать любые лазейки для давления на несогласных с нею. Она решила, что, используя политические обвинения, навешивая политические ярлыки на противостоящих ей ученых и одновременно настаивая на своей непреклонной верности марксизму-ленинизму и партии большевиков, своего добьется.
Однако группе самых уважаемых специалистов в области клеточной теории, в основном ведущих научных сотрудников ленинградских академических институтов и Ленинградского университета, удалось добиться публикации 7 июня 1948 года обрашения к ученым в газете «Медицинский работник»50. В числе подписавших письмо были академик Н. Хлопин, члены-корреспонденты АН и АМН СССР В. Догель, Д. Насонов, П. Светлов, профессор В. Александров и другие. Характеристика, данная ими книге О. Б. Лепешинской, была уничтожающей:
«…автор весьма слабо знаком с биологией вообще и с особенностями изучаемых ею объектов в частности… Выдавая совершенно изжитые и потому в научном отношении реакционные взгляды за передовые, революционные, Лепешинская вводит в заблуждение широкого читателя и дезориентирует молодежь… Ненаучная книга Лепешинской — досадное пятно в советской биологической литературе»62.
Такая оценка, да еще высказанная со страниц советской газеты, к тому же исходящая от группы авторитетов, привела «новаторшу» к крупным неприятностям. Ольга Борисовна на время потеряла работу — была вынуждена выйти на пенсию (женщина она была сильно немолодая — ей шел уже 77-й год), и только через несколько месяцев, в начале 1949 года, она была неожиданно для всех зачислена в штат Института экспериментальной биологии Министерства здравоохранения СССР, где еще недавно директором был А. Г. Гурвич, тот самый Гурвич, которого в 1926 году Лепешинская «разоблачила» и которого призывала «посадить под колпак».
До 1948 года этот институт был ведущим научным учреждением страны в своей области, имел высокую репутацию и по стилю работы даже отдаленно не напоминал Тимирязевский институт изучения и пропаганды естественнонаучных основ диалектики, в котором Лепешинская в 1929 году начала свой путь в науке. К 1949 году подмоченная научная репутация старой большевички Лепешинской слишком хорошо была известна в среде отечественных биологов, и попасть в такой первоклассный научный коллектив, да еще на лидирующую роль заведующей лаборатории, ей по конкурсу не удалось бы ни за что.
Но на сентябрьской 1948 года сессии Академии медицинских наук СССР, на которой вслед за разгромом биологии на Августовской сессии ВАСХНИЛ того же года, пришел черед гонений на медицинские научные и учебные учреждения (см. главу VIII). На сессии было принято решение уволить с работы Гурвича.
Начался поиск человека из «своих», коим можно было заместить «виталиста и мракобеса» Гурвича. Так появился новый директор Института экспериментальной биологии — Жуков-Вережников[10]. Между собой генетики звали его «любовно» Жуковым-Навозниковым.
Как выбор пал на этого человека, догадаться нетрудно. Параметры, по которым шел отбор, вовсе не включали наличия первоклассных научных работ, прочного авторитета в научной среде в своей стране и за рубежом. Это было время, когда доселе неизвестные в научной среде люди в одночасье всплывали благодаря другим качествам, оценивавшимся одновременно в партийных кабинетах и в кабинетах нуворишей, близких к людям типа Лысенко.
Жуков-Вережников проявил недюжинные способности во взаимодействии с начальством, и в особенности с людьми из лысенковского клана. Бывший выпускник одного из лучших российских высших учебных заведений — Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова, он долгое время работал на периферии, но затем сумел-таки зацепиться в Москве и сразу быстро продвинулся по административной линии, одновременно был удостоен высоких научных званий, пользуясь которыми, стал продвигаться выше и выше. Первоначально его «провинциальность» ему заметно помогала, многие из китов, командовавших советской медициной (такие, как В. Д. Тимаков, Н. Н. Блохин и другие), стали близко с ним взаимодействовать (дочь одного из них поделилась со мной в 1962 году рассказом о том, как ее отец с первого взгляда влюбился в этого энергичного человека и помог ему быстро перебраться из провинции в столицу и сразу занять высокое начальственное кресло).
Однако особые человеческие качества таких выдвиженцев проявлялись быстро: в короткий срок в среде как отечественных биологов, так и особенно ученых-медиков новый начальник успел приобрести недобрую славу поверхностного, авантюрного и крикливого человека, притом недобросовестного в науке специалиста. Последовавшие за высоким назначением поступки вконец испортили его репутацию в научной и педагогической среде, но нисколько не повлияли на последующее продвижение по службе. То, за что других людей мгновенно бы и без сожаления выставили на позор (или, хуже того, отправили бы в края, куда «Макар телят не гонял»), Жукову-Вережникову сходило с рук. Казалось, чем более нелепыми были выходки и поступки таких выдвиженцев, тем легче в целом все сходило им с рук. Непотопляемость таких людей, сильных одним — преданностью так называемым идеалам и спаянностью духом с власть предержащими, стала знамением времени.
10
Николай Николаевич Жуков-Вережннков (1908–1981) окончил МГУ и 1930 г., до 1948 г. работал в Саратове и Ростовс-на-Дону. В 1948 г. стал академиком АМН СССР и быстро выдвинулся в организаторы здравоохранения на высшем уровне, рассматривая себя как специалиста по особо опасным инфекциям, а позже с такой же легкостью возомнив себя экспертом по генетике человека1 Был он и главным редактором Медгиза, и вице-президентом АМН СССР (1949–1953), и заместителем министра здравоохранения СССР (1952–1954), одновременно заведуя все эти годы лабораторией экспериментальной иммунологии Института экспериментальной биологии (в 1948 г. его назначили директором этого института). Он с особой готовностью восхвалял Лепешинскую, Бошьяна и им подобных. В научных кругах Жуков-Вережников был «славен» глубокой невежественностью. Вот некоторые из его одиозных достижений. Во время Корейской войны 1950–1953 гг. он собрал «доказательства» применения «американской армией бактериологического оружия, осмеянные во всем мире и даже в СССР позже не упоминавшиеся. Из Сибири он доложил правительству о ликвидации лично им очага чумы (всю жизнь он считал себя крупным специалистом именно по чуме, о чем упоминается во всех его автобиографиях, словарях и энциклопедиях). Телеграфный рапорт опередил самого борца с чумой, ехавшего в Москву с комфортом в поезде. За это время стало известно, что никакой чумы в Сибири не было, а была вспышка туляремии (этот просчет стоил ему поста зам. министра). Затем, ничего не понимая в генетике, он ввел в Государственный план по науке проблему «Исправление испорченной генетической информации у человека путем направленного воздействия на испорченные гены». В те годы это даже фанфаронством назвать было нельзя, ибо не существовало никаких путей решения данной проблемы. В последние годы жизни он был введен в состав руководства Советским фондом мира и Советским комитетом защиты мира.