Центральное место в письме занимал, однако, вопрос, который, дальновидный Лысенко хорошо обдумал и который только и мог вызвать у Сталина ответные чувства. Он писал, что все провалы в его работе были обусловлены тем, что генетики — реакционеры и бесплодные фантазеры — мешают развивать единственно верное учение — мичуринскую (то есть его собственную лысенковскую) биологию. Если бы ему дали право расправиться с этими врагами прогресса, то он быстро бы привел сельское хозяйство страны к процветанию. Если же ничто не изменится, то его работа не даст тех больших результатов, которые могли бы получиться, обязательно бы получились. В конце письма он еще раз повторял эту мысль:
«Я могу способствовать развитию самых разнообразных разделов сельскохозяйственной науки, но лишь мичуринского направления, направления, которое признает изменение живой природы от условий жизни, признает наследование приобретенных признаков…
Я был бы рад, если бы Вы нашли возможным предоставить мне возможность работать только на этом поприще»81.
Но ответа на письмо сразу не последовало. Тогда Лысенко отправляет еще одно письмо — министру сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктову. В гораздо более жестких выражениях он повторяет в нем, что Жданов-младший неверно осветил его деятельность, прикладывает даже страничку из своей работы, которая будто бы опровергает одно из утверждений, сделанных Ю. А. Ждановым в его лекции, затем повторяет, что способен работать плодотворно в качестве руководителя всей сельскохозяйственной науки страны только при условии, если генетикам перестанут оказывать даже минимальную помощь, и завершает письмо требованием освободить его от обязанностей президента ВАСХНИЛ, чтобы
«дать возможность проводить научную работу… и этим… принести значительно больше пользы как нашей сельскохозяйственной практике, так и развитию биологической науки мичуринского направления в различных ее разделах, в том числе и для воспитания научных работников»55.
Бенедиктов доложил об этой просьбе Сталину. Прошел еще месяц, один из самых тревожных в жизни Лысенко. Он понимал, что если Сталин от него отвернется — это будет не только концом его карьеры, но может стать и чем-то более страшным. Но пока все оставалось на своих местах, и за этот месяц его не сняли с поста президента, хотя и ничем пока не обнадежили.
В эти самые дни в «Медицинском работнике» и было опубликовано «Письмо 13-ти» с критикой Лепешинской.
До той поры, пока не будут обнародованы архивы ЦК партии, пока мы не узнаем доподлинно, что творилось в этом месяце в высших коридорах власти, мы не сможем восстановить полную картину тех дней. Вряд ли Сталин делился своими мыслями с кем-то из приближенных, так что и с их стороны трудно ждать каких-то воспоминаний и разоблачений. Вряд ли рябой диктатор чисто по-человечески пожалел Лысенко, раньше таких «грехов» сентиментальности за ним не водилось. Скорее всею, на примете не было никого, кто бы лучше Лысенко умел раздавать обещания. Наверное, не последнюю роль сыграло и то, что уже полтора десятилетия Лысенко ходил в сталинских любимчиках и ни в чем предосудительном замечен не был.
Так или иначе, но неожиданно Лысенко вызвали к Сталину, и Трофим Денисович сумел и на этот раз подобрать ключик к вождю. Сталин не забыл лихого обещания колхозного академика: удесятерить производство пшеницы в стране, заменив ветвистой пшеницей традиционные виды этой культуры. Сталин был податлив на чары Лысенко и принял за чистую монету его заверения, что уж на этот раз «мичуринская» (читай: лысенковская) наука не подведет.
Во время разговора с вождем Лысенко каким-то внутренним чутьем унюхал, что отношение к нему лично Сталина не такое плохое, и пошел ва-банк. Все проблемы, но его словам, могли быть разрешены при одном условии: чтобы ему не мешали больше критиканы, всякие там теоретики и умники, не о благе отечества пекущиеся, а оглядывающиеся на Запад, молящиеся на иностранных богов. Спустя много лет мне удалось услышать от И. Е. Глушенко, что главными темами в том разговоре с вождем Лысенко избрал две: критику родоначальников генетики Вейсмана, Менделя и Моргана, которых он чохом обозвал немцами (что вскоре после окончания войны с фашистской Германией звучало очень зловеще) и врагами прогрессивной науки, а также обещание срочно вывести новую невиданную пшеницу из семян, незадолго до того врученных ему самим Сталиным.
Тезис о зловредной сути генетиков Сталину якобы очень пришелся по духу. Лысенко будто бы особенно напирал на то, что главным родоначальником генетики был даже не ученый, а немецкий (на деле австрийско-чешский) монах Иоганн Грегор Мендель. Он-де всю жизнь прослужил священником и даже умер будучи настоятелем монастыря. Сталину, натерпевшемуся в годы учебы от строгих учителей-священников, в конце концов удаливших его из стен семинарии, такое объяснение очень будто бы понравилось. Он полностью воспринял предложение Лысенко относительно того, что неплохо будет исследования по генетике как идеалистической, буржуазной и крайне вредной для дела социализма науки прикрыть83. Так ли было на самом деле, с уверенностью сказать сегодня нельзя, но факт остается фактом, что согласие на организацию погрома в биологии Лысенко от Сталина получил.
28 июля 1948 года в «Правде» появилось сообщение, что Сталин без всяких лишних церемоний (выдвижения кандидатур, их обсуждения, положенного голосования) издал постановление о назначении новыми академиками Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина сразу 35 человек, большинство из которых были подручными Лысенко84. Благодаря этому шагу Лысенко, не пользовавшемуся достаточным уважением в среде академиков ВАСХНИЛ, удалось сразу заручиться большинством в этой академии и уже не обращать внимания на критиков из числа академиков.
А еще через два дня была срочно созвана сессия ВАСХНИЛ, вошедшая в историю под названием «Августовской». На ней генетику и родственные ей науки официально объявили реакционными, метафизическими и вредительскими. Тут же тысячи специалистов по всей стране были уволены с работы, Лысенко провозгласили спасителем родины от коварных врагов, все учебники и книги по генетике, цитологии, эмбриологии и ряду других направлений были изъяты. Над всей биологией в СССР нависла зловещая тень развала из-за политического вмешательства властей.
VIII
Лепешинская не упускает своего шанса
Сколько умолкло, сколько поникло головами! Сколько, напротив того, выползло на свет Божий таких, которые и не надеялись когда-либо покинуть те темные норы, в которых они бессильно замышляли.
На сессии ВАСХНИЛ Лепешинская, отправленная после письма 13-ти ученых без почета на пенсию, не выступала. Но через месяц в Академии медицинских наук СССР в течение двух дней (9 и 10 сентября) проходило расширенное заседание Президиума этой академии, названное «Проблемы медицины в свете решений сессии ВАСХНИЛ». Ольга Борисовна быстро сориентировалась, явилась на это заседание, попросила слова, и в первый же день сессии вела себя как победитель. Она в самом начале сессии выступила с речью, в которой
«…подчеркнула необходимость решительной борьбы со всеми и всякими идеалистическими извращениями, их конкретными носителями и проводниками. Она утверждает, что ей и ряду других научных работников не только не создавали условий для творческих изысканий, но и мешали и третировали. Она обвинила в неправи льном к ней отношении и идеалистических шатаниях в теоретических вопросах академика Абрикосова, профессоров Хлопина, Насонова, Токина и др.»85,