В пору массовых чисток партийного, военного, административного аппарата, деятелей культуры и науки, когда миллионы людей творческих и ищущих оказались в сталинских застенках, открылось море вакансий для лиц типа Лысенко. В начале 1937 года, когда уже второй состаи руководителей ВАСХНИЛ во гла-, ве со старейшим коммунистом Александром Ивановичем Мурадовым оказался смещенным со своих постов (первым сместили в 1935 году создателя ВАСХНИЛ Н. И. Вавилова и его соратников), во главе академии поставили виднейшего российского селекционера пшениц, сорта которого высевали на миллионах гектаров (и, следовательно, пшеницей которого кормили, почитай, всю Россию), Георгия Карловича Мейстера Но давление со стороны лысенкоиствующих продолжалось. В самом конце 1937 года или в первые дни 1938-го Мейстера также арестовали (Муралова, Мейстера и большинство с ними арестованных работников аппарата Президиума ВАСХНИЛ вскоре расстреляли). Теперь для Лысенко открылась дорога в Москву, он занял место президента ВАСХНИЛ и перебрался из любимой Украины, из Одессы в Москву. Кроме уже упомянутых двух президентов ВАСХНИЛ, в 1940 году оказался в тюрьме и был умерщвлен голодом первый президент этой академии и выдающийся российский ученый Н. И. Вавилов, жернова сталинской машины репрессий перемололи не одного наркома земледелия СССР (Я. Яковлева, М. Чернова, Р. Эйхе), многих заместителей наркомов, вице-президентов ВАСХНИЛ, крупнейших ученых.
Лысенко вел себя умело и ловко. От его имени выдвигались одно за другим предложения о решительных нововведениях в физиологии растений, селекции, семеноводстве и т. л. Не обладая научными знаниями, не понимая вообще, что представляет собой научный метод, он брался решать любые задачи и, естественно, наталкивался на элементарные трудности, равно как и на то, что грамотные специалисты его новации встречали в штыки.
Выход из тупикового положения Трофим Денисович видел всегда только один — научные трудности объявлялись несущественными и временными и посему легко преодолимыми, а научные противники — носителями чуждых взглядов, реакционерами и врагами. Ставший в те годы популярным лозунг. «Если враг не сдается — его уничтожают», выписанный М. Горьким в качестве названия одной из его пропагандистских брошюр, указывал яснее ясного на метод обращения с врагами и в научной сфере.
Тонкий расчет и политиканская изощренность помогли беспартийному Лысенко достичь в советской стране больших высот. Он стал действительным членом (академиком) трех академий — Академии наук СССР, Академии наук Украинской ССР и ВАСХНИЛ, был избран депутатом Верховного Совета СССР, более 10 лет был заместителем председателя Совета Союза — одной из двух палат советского парламента, был назначен президентом ВАСХНИЛ и директором двух институтов — селекционно-генетического и Института генетики АН СССР, трижды ему присуждали Сталинские премии 1~й степени (200 тысяч рублей каждая), сделали Героем Социалистического Труда, восемь раз он был награжден высшим в СССР орденом — орденом Ленина. Больше него этих орденов — высших правительственных наград, выполненных из чистого золота с цветной эмалью, е стране не заработал никто, более заслуженных, в глазах Сталина не оказалось.
Будучи циничным интриганом и прекрасным психологом Лысенко умело перекладывал функции политической расправы с инакомыслящими на своих помощников, таких, как И. И. Презент, А. А. Авакян, Д. А. Долгушин, И. Е. Глушенко, оставляя себе роль теоретического ниспровергателя «идей». Пожалуй, открыто в персональном плане он боролся лишь с одним человеком академиком H. И. Вавиловым. Это была своеобразная, людоедская форма благодарности за исключительную помощь, оказанную с первых шагов Трофима Лысенко в науке крупнейшим авторитетом в биологии и агрономии. Именно Вавилов старательно формировал в научной среде и в СССР и за границей мнение, что Лысенко — продуктивный, талантливый и ищущий ученый. Он же выдвигал Лысенко последовательно в члены-корреспонденты и действительные члены АН УССР и АН СССР, в лауреаты Ленинской премии (которую ему все-таки не присудили другие, более осторожные и трезво мыслящие коллеги Вавилова), именно он восторженно писал о Лысенко в книгах, говорил о нем на местных и зарубежных конгрессах и совещаниях.
Возможно поэтому, Лысенко, как это нередко бывало в истории и раньше с честолюбивыми и злобными личностями, чувствуя себя должником, но не желая с этим смириться, сначала постарался освободиться от «опеки» Вавилова, а затем начал его систематически изничтожать, причем уделял борьбе с Вавиловым самое серьезное внимание, порочил имя Вавилова в глазах руководства страны и добивался его устранения из числа лидеров советской биологии. Кончилось это тем, что 6 августа 1940 года Вавилова арестовали. Тут же его пост директора Института генетики АН СССР захватил Лысенко.
В годы Второй мировой войны и сразу после нее позиции Лысенко заметно ослабли. С одной стороны, крупной неприятностью для него стало бегство к фашистам родного брата — харьковского металлурга, позже перебравшегося на жительство в США. С другой стороны, к 1947 году в среде высших руководителей партии (таких, как А. А. Жданов, Н. А. Вознесенский, А. А. Андреев) созрело представление о том, что большинство новаций Лысенко не несет реальной пользы сельскому хозяйству, в связи с чем высказывалось предложение укрепить руководство ВАСХНИЛ более сильным ученым.
Однако Лысенко удалось в очередной раз выйти победителем из борьбы за лидерство. Он сумел убедить Сталина, что располагает возможностью увеличить в несколько раз производство пшеницы в СССР за счет внедрения особой, так называемой ветвистой, ее разновидности. Сталин поверил этому обещанию, тем более что первоначально задание заняться ветвистой пшеницей поступило к Лысенко непосредственно от Сталина (см. об этом в главе VII). Одновременно Сталин разрешил осуществить разгром генетики как таковой, объявленной коммунистами ЩМ. многочисленные выступления руководителей партии большевиков и советского государства в 1948–1953 гг.) вредным буржуазным извращением. С согласия Сталина в конце июля — начале августа 1948 года состоялась срочно созванная сессия ВАСХНИЛ, на которой это утверждение было выдано в качестве директивного указания ЦК партии.
С разгромом генетики были окончательно разрушены все исследовательские центры в стране, где еще оставались куцые остатки некогда сильнейших в мире генетических школ (С. С. Четверикова, А. С. Серебровского, Ю. А. Филилченко и др.) Специалисты-генетики (по оценке М. А. Поповского, около трех тысяч человек) остались без работы. Победа лысенкоизма была объявлена полной и окончательной.
Именно в этот период в советской биологии и объявились в качестве претендентов на лидирующие позиции люди из второго эшелона лысенкоистов, ставшие героями настоящего повествования.
II
«Все мои ученики — либо проходимцы, либо дураки!»
Слова эти принадлежат Лысенко. Не случайно я вспомнил его фразу, сказанную во время одного из наших с ним разговоров в 1956–1957 годах. Мы беседовали в небольшом кабинете академика на первом этаже селекционного корпуса Московской сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева, после его очередной лекции для студентов двух небольших групп селекционеров агрономического факультета. Я учился на плодоовощном факультете, заинтересовался генетикой и начал доставать, не без труда, старые учебники по классической (а не лысенковской) генетике, в годы моей учебы запрещенные и изъятые из библиотек, а потом подумал, что надо знать и позицию ее противников— и стал посещать лекции Лысенко, в общем, из любопытства.
Лысенко, как я быстро узнал, заметил чужака сразу и навел справки: кто такой, откуда, чего шатается там, где его не ждали. Всего в двух группах селекционеров-зерновиков было человек двадцать, они слушали лысенковские лекции уже на старшем курсе. Иначе говоря, это были студенты, отобранные «поштучно», проверенные, вполне свои, и потому с ними Лысенко был всегда предельно откровенен и не изменил своему правилу, заметив чужака. Да, впрочем, и чего ему было стесняться студента, хотя бы и не верящего в его теории, что было ему доподлинно известно, и отчего он всегда на меня косился, но никогда не задавал мне никаких вопросов. Остальных слушателей из его группы он постоянно допекал вопросами: а правильно ли и дословно ли они запомнили ЕГО формулировки? а что и когда ОН написал по такому-то вопросу? Формулировки надо было знать наизусть и отвечать без запинки. В противном случае академик гневался и покрикивал с хрипотцой в голосе.