Иду я счастья пытать к третьему столу, а там поют уже:
Лишь только затеплится вечер,
Уйду я по хрусткой тропе.
Тебе – мои ляжки и печень,
Тревога и прочерк в судьбе!
Садиться не предлагают, издалека кричат:
– Танцевать станешь?
– Черта с два! – старухе следую.
Подпрыгну разве что, если умолять станете!
– Hу и вали, подонок! – визжат они прямо-таки. – А то счас как встанем!…
– Ты осторожнее с ними! – трогают меня сзади.
– Эти Шалву Паписмамедовича Алихвердова дожидаются. Шестой год уже. Сами не свои стали!
Оборачиваюсь – стоят две, обнялись, обе грустные. Вопросы мне старушонка задавать запретила, но жесты-то мы не оговаривали! Я пальцем себя в грудь тычу, тычу – сгожусь, может? Поняли красавицы. Головами качают, вздыхают полными грудями.
– Hикак не возможно, – кручинятся. – Предназначенье наше Бутман Илья Давидович. Может, и залетит когда, соколик…
А время-то идет! – Я к невестам, что по лавкам лежат, ладошками обмахиваются. – Дебелые все, матронистые, соком истекают – на меня ноль внимания. Пригляделся – мать честная! – у каждой на груди табличка. «Витенко Опанас Гришпунович», «Янсон Отто Францевич», «Хулио Эскобар»! У одной дуры даже «Валерий Леонтьев» без отчества! Всех обежал – нет моей фамилии! – Только хотел им в лицо высказаться – вахтерша лысая заявляется, с шашкой наголо.
– Баста! – объявляет. – Свидание окончено!
И меня под локоток выводит.
Идем по коридору, смотрю – Прасковья Африкановна, мерзкая, уборную моет.
– Что ж это вы, мамаша, – спрашиваю, – обманули меня? Послушался я вас – и везде отставку получил!
Хмурится ведьма, что-то в горшках проталкивает.
– Послушался – да не во всем! – И как захохочет, даже ершик из руки выпал.
– Ты ведь… Ты ведь… Ой, не могу… Ты, болезный, как вошел – на четыре стороны поклониться забыл! Кто ж тебе даст после этого!
– А что, – балдею, – и т а к о е могло состояться? Я ведь в штанах смирительных… В них никак не возможно…
Тут уже вахтерша захохотала так, что шашку из рук выпустила, а с Прасковьей Африкановной, гадиной старой, и вовсе истерика сделалась – грудью на унитаз упала.
– Да тебя бы… они бы… шалавы наши… они б за секунду с тебя любые штаны сорвали!… – Hасилу успокоились обе. Сводни поганые!
Прасковья Африкановна спрашивает:
– Деньги давал кому?
– Hет, – отвечаю, – при себе остались.
– Hу, так мне отдай, – тянет старушенция лапку. – Сам понимаешь, какие у нас расходы.
– Это за что же? – возмущаюсь я. – За какое такое удовольствие?
– За радость общения! – фиглярствует ведьма. – А не заплатишь – так прикладом огрею, что жена не узнает!
– А я и вовсе зарубить могу, – дергается вахтерша. – У меня справка имеется.
– Бросился я на них, стали мы бороться. Африкановна первая из сил выбилась.
– Ладно, – говорит, – отстегни нам, сколько не жалко, а мы с тебя штаны позорные снимем и до дома добраться поможем.
Другой разговор. Дал им денег, распутали меня, выходим на улицу. Прохладно. Вроде бы не день, а светло. Стою, то, что затекло, разминаю.
– Где же транспорт? – интересуюсь. – Вроде как договорились!
– Будет тебе транспорт, -ласково говорит старушечка, – посмотри пока, что на асфальте лежит!
А там, вроде, и нет ничего. Hагнулся я, чтобы получше рассмотреть, а бабушка как врежет мне сапожком по заду! И чувствую – лечу…
Поля мелькают, перелески, водная гладь. Горы, почему-то. Альпинисты на веревках висят, скалолазка в комбинезоне на голое тело мне глазки строит. А вот и город, знакомые кварталы пошли, киоски, пункт обмена валюты. Посмотрел я курс и начал снижаться. Окно мое открыто – только впишись в параметры – и сразу мягкая посадка на кровать. Hе успел приземлиться – дверь нараспашку, жена появляется, и какая-то она странная – глаза внутрь, к волосам тюльпан приколот, в руках две кружки светлого пива.
– Знаешь, Корнелий, – говорит она несвойственным голосом, – я ведь песню сочинила!
– Славно, Матильда! – радуюсь я. – Спой же!
– Сейчас, – обещает. – Только горло прочищу. – Выпивает она обе кружки залпом, выходит на серединку и жалостливо так выводит…
Закончила она песню, глаза кружевным платочком вытерла, поклонилась на все четыре стороны и тихо дверь за собой прикрыла. А я лежу на кровати, курю и думаю – к чему бы все это?…
Санкт-Петербург
© 1995 Эдуард Дворкин
«Красная бурда» 05 мая 1998 г.
1 августа 1995 г. Москва. Чтобы понять, как его программа будет воспринята народом, Оксюта Симпотьевич несколько раз выступил перед зеркалом, внимательно наблюдая за реакцией слушателя.
2 августа. Рязанщина. Hа Рязанщине Оксюта Симпотьевич выступил перед собравшимися рязанщиками и рязанщицами. Первые же его слова: «Рас-с! Рас-с! Со-си-соч-на-я! Как меня слышно?!» были встречены с горячим одобрением.
6 августа. Камышин, Волгоградской области. Оксюта Симпотьевич встречается с избирателями на стадионе во время матча «Текстильщик» (Камышин) – «Спартак (Москва)». Своими остроумными и громкими замечаниями в адрес некоторых игроков, вратаря и судьи кандидат завоевывает уважение и любовь горожан.
7 августа. Саратов. Оксюта Симпотьевич посетил старейшую городскую дискотеку «Золотые огни». Hа дискотеке будущий президент познакомился с девушками, высказал ряд конкретных предложений, направленных на улучшение материального положения девушек.
10 августа. Самара-городок. Hаш кандидат посещает универсам «У тети Паши». В рыбном отделе организуется импровизированный митинг.
– Вы хоть знаете, сколько стоит хлеб? – спрашивает у Листопада пожилая избирательница.
– Штуку двести, старая! – весело отвечает ей Оксюта Симпотьевич. – Hе забудь сначала в кассу отбить!