Отпив еще один глоток колы, Эстебан натягивает латексные перчатки, придвигает столик с инструментами, поправляет очки и медленно делает разрез на теле друга.
Четвертый фрагмент
Мой брат Хулиан в детстве почти не плакал. Не подавал голоса, даже когда мать забывала дать ему бутылочку. Никогда не ныл. В ежедневной борьбе за выживание многие эпизоды нашего детства стерлись из памяти. У меня нет сведений или историй ни о моем рождении, ни о рождении Хулиана, только обрывочные воспоминания.
Каждая попытка воскресить прошлое равносильна погружению в зыбучие пески: я начинаю задыхаться. Меня до сих пор пугает мрачное место, где нас запирала мать, то самое, где она прятала и убивала доставленных ей младенцев.
Не припомню, чтобы Фелиситас участвовала в нашем воспитании. Понятие «воспитательный процесс» применимо к другим матерям, которые живут жизнью своих детей, вместе с детьми, ради детей, смотрят на мир их глазами. Когда дети создают новые семьи и уходят, мать становится слепой, теряет смысл существования, остается наедине с чужой жизнью: собственной.
Моя мать была полной противоположностью. Если бы между нами имелась связь, всего произошедшего могло бы не случиться. Возможно, она не умерла бы. Проблема наших отношений заключалась в том, что их никогда не существовало.
Я погружаюсь в зыбучие пески памяти, чтобы извлечь другое воспоминание. Однажды, когда мне было семь лет, ранним утром меня разбудило мяуканье. За два дня до того я увидел в патио кошку и оставил для нее в кустах тарелку с молоком, которую наполнял по мере опустошения. Фелиситас не любила животных. Я быстро встал с кровати и поспешил вниз – утихомирить кошку, пока мать ее не нашла. Взяв из холодильника бутылку молока, побежал туда, где прятал тарелку. Ее не оказалось на месте. Мне было холодно в одних трусах и футболке. Я лег на землю и стал шарить в кустах, шепотом подзывая животное.
Вдруг мяуканье донеслось с заднего двора. Я направился туда. Фелиситас стояла у чана с водой, окунув обе руки. «Мама?» Она не услышала. Я подумал, не лучше ли сбежать, забыть о кошке и вернуться в спальню. Меня много раз предупреждали: не суйся в заднюю часть дома или в прачечную. Решив улизнуть, я краем глаза увидел, как мать извлекла из воды какой-то объект, нечто вроде маленького мячика. Тот выпал у нее из рук, несколько капель брызнуло на меня. Мать выругалась. Затаив дыхание, я наблюдал, как она снова подняла предмет.
– Мама?
Присмотревшись, я разглядел, что это. Бутылка выскользнула и разбилась, окатив нас молоком и осколками стекла.
Фелиситас обернулась.
– Что?..
– Это ведь не?..
– Да, твоя чертова кошка, смотри, что стало с моими руками.
Покосившись на чан с водой, я заметил плавающего там новорожденного котенка.
– Вытащи его, – приказала мать. Я помотал головой. – Вытаскивай, – повторила она.
– Нет, – едва сдерживая слезы, прошептал я.
Фелиситас наклонилась и всучила мне утопленную кошку-мать (я невольно прижал ее к груди), а следом и мертвых котят. Они не умещались в руках. Один упал, я нагнулся поднять – и выронил другого. Мать дернула меня за волосы, подобрала котят и кучей вновь сунула мне. Я обхватил их покрепче.
– Шагай. – Фелиситас толкнула меня в спину. – Это ведь ты давал ей молоко? Вот почему она осталась и родила здесь, по твоей вине пришлось их утопить.
Я словно прилип к серой бетонной дорожке, не в силах сдвинуться с места, трясясь и плача. Мать снова толкнула. Я пошел. Осколки разбитой бутылки хрустели под босыми ступнями, но я не чувствовал боли. Холодная вода, пропитавшая футболку и трусы, смешалась с горячей мочой, которая текла по ногам.
Мне удалось насчитать пятерых котят, быстро, с одного взгляда, не то что в школе, где я иногда считал на пальцах. Мы подошли к картонной коробке, Фелиситас выхватила трупики и бросила внутрь, закрыла и приказала нести на пустырь, где мы оставили их посреди кучи мусора. Из-за слез я едва видел дорогу и пару раз споткнулся, не упав лишь потому, что мать мертвой хваткой держала мою футболку.
– Не люблю животных, – заявила она на обратном пути, волоча меня за шиворот. – Ступай на занятия.
Я поднялся по лестнице, ощущая в руках фантомную тяжесть кошек. Заперевшись в ванной комнате, включил воду над лоханью, разделся и начал намыливаться, чтобы смыть прилипший запах. Даже сегодня, когда вспоминаю об этом, мне чудится, что от меня воняет мертвой кошкой.
Два года спустя я все еще слышал кошачье мяуканье по ночам, как будто оно застряло в лабиринте моих слуховых проходов, не имея возможности вырваться на волю. Я прятал голову под подушкой, чтобы не видеть призрака кошки с мокрой шерстью и пустым взглядом.