Ей вдруг снова стала сниться Анна Николаевна, и однажды, когда Андрей заснул, она стала кататься по постели, теребить свои соски, пытаясь дотянуться до них губами, целовать подушку, представляя шею Анны Николаевны с ручейком родинок на ней, и вдруг застонала облегченно и счастливо.
А на следующий день, роясь в ящике с мамиными письмами, Ира нашла адрес Анны Николаевны и написала ей длинное влюбленное письмо. Ответ не заставил себя долго ждать. Анна Николаевна приглашала Иру в гости. Но к тому времени Ира уже попала в больницу на сохранение беременности.
Ей казалось тогда, что в ребенке ее спасение. Но именно после его рождения она достигла вершины одиночества и на этой вершине поняла, что одиночество — вовсе не отсутствие близких. Это еще и неслиянность ни с кем из близких. Это невозможность хоть на миг проникнуть в другого, стать с ним одним телом, одной душой. С сыном они были одно только когда он жил в ней, и она с тревогой прислушивалась, не затихло ли в ней его биение. Потом были заботы: накормить, уложить спать, одеть, но он уже был сам по себе, она сама по себе.
Однажды, когда она отдыхала на турбазе, инструктор предложил их группе проехаться на подвесной дороге. Ира с детства боялась высоты и потому отказалась, но инструктор все-таки уговорил ее поехать, обещая, что сядет рядом.
Уже плывя над пропастью, обмирая от головокружения и успокаиваясь только тем, что он рядом, она вдруг заметила в руках инструктора лыжи.
— А вы что же, обратно на лыжах? — испугалась она.
— Да, конечно, — ответил инструктор.
— А я?
— Сядете в кабину и уедете одна.
— Я не смогу без вас.
— Не валяйте дурака. Ну чем я вам помогу, если буду рядом? — усмехнулся инструктор.
«Вот так и Бог со мной поступил, — подумалось ей тогда, — занес на самую вершину… и бросил».
Теперь у Иры двое детей. Андрей часто приходит домой навеселе и иногда даже набрасывается на Иру с кулаками, но по ночам, когда Андрей засыпает, Ира по-прежнему вгрызается в подушку, надеясь, что только Бог слышит ее хриплые счастливые стоны.
Впрочем, если бы знать, что Он нас слышит, если бы знать что это по Его воле на брусничной поляне растут ягоды, по виду ничем не отличающиеся от брусники, такие же красные, такие же огненные и только по вкусу совсем иные, если бы знать…
Задерните шторы
— Здравствуйте, вы Юля? — подошел к ней молодой человек.
— Да. А вы, судя по всему, Саша?
— Да.
— Пойдемте, — заторопилась Юля и почти побежала, искоса оглядываясь на Сашину спортивную, ладно скроенную фигуру, на его породистый нос и толстые чувственные губы под рыжими усиками.
— Сколько времени в нашем распоряжении? — спросил Саша, едва переступив порог ее квартиры.
— Два часа, — покраснела Юля. — Я сейчас чай поставлю.
— Не надо, — взял ее за руку Саша. — Я дома отобедал.
— Но, может быть, все-таки… — отдернула руку Юля.
— Что верно, то верно! Нельзя же силком
Девчонку тащить на кровать!
Ей нужно сначала стихи почитать,
Потом угостить вином,[2]
— улыбнулся Саша.
— Это что у вас — экспромт или домашняя заготовка? — удивилась Юля.
— Это вообще не мое. Ну так что, будем читать стихи или как?
— Или как, — прошептала Юля.
— Прекрасно! Задерните шторы! — бросил Саша.
Юля задернула шторы и повернулась. Сашина одежда была аккуратно сложена на стуле, а сам Саша, сверкая мускулистым загорелым телом, расхаживал по комнате. Юля поспешно, стараясь не встречаться с ним глазами, стала стаскивать с себя одежду и вдруг услышала:
— Не торопись! Мне так приятно на тебя смотреть! Я даже и не надеялся встретить такую.
Саша подошел к ней близко-близко, так что она увидела его золотисто-карие глаза со своим отражением в них, и впился в ее плотно сжатые губы, слегка раздвинув их кончиком языка. Юля, поколебавшись секунду-вторую, двинулась ему навстречу, и вот уже их языки исступленно переплелись.