— У тебя много песен? — спросила Наташа.
— Сорок три, — смутилась Рая, — я пишу всего два года.
— Сорок? Прекрасно. Если все песни такие, как те, что ты спела, я тебе устрою домашний концерт. Ну, ладно, перекуси, а потом споешь, — предложила она, пододвинув Рае миску с гречневой кашей.
Сейчас только Рая почувствовала, что очень проголодалась, поэтому долго упрашивать себя не заставляла. Господи, как она мечтала поехать в Москву на слет самодеятельной песни! И вот приехала… Ей дали пропеть всего две песни, а потом стали свистеть.
— Что, наелась? — спросила Наташа, видя, что Раина миска опустела, — теперь спой нам, пожалуйста.
Рая взяла гитару и запела. Запела не речитативом, как принято петь у авторов и исполнителей самодеятельной песни, а на дыхании, тщательно выпевая, пестуя каждый звук. От такого пения она получала не только духовное, но и физическое наслаждение. Ей нравилось ощущение своего льющегося, густого и сильного голоса.
Когда она закончила, все молчали. Парочка по-прежнему целовалась. Рыжий парень отвернулся и забренчал на гитаре что-то тоскливо знакомое, его обступили, запели. Одна Наташа улыбнулась:
— Я буду не я, если ты не станешь известным бардом! Тебе есть где жить в Москве?
— Нет, я приехала сюда только на два дня на слет.
— А дни свободные у тебя есть?
— Есть. Целые каникулы.
— Вот и прекрасно, — обрадовалась Наташа, — поселишься у меня и через пару деньков дашь концерт. На, держи, — протянула она Рае визитку. — А теперь иди, подсаживайся к другим кострам, пой им, чтобы тебя получше все узнали.
— Спасибо, — улыбнулась Рая, — до встречи.
«Как хорошо все устраивается, как замечательно! — думала она, бредя куда-то наугад, — теперь меня узнают, теперь обо мне заговорят, будут переписывать мои песни с магнитофона на магнитофон, будут их петь!»
Она вдруг увидела прямо перед собой парящую в воздухе гусеницу и удивленно подумала: «Летает, еще не став бабочкой». Гусеница описывала равномерные круги над ее головой, и Рая не сразу сообразила, что гусеница висит на паутинке. «Куда я иду? Зачем? — подумала она. — Надо немедленно уезжать, и чем скорее, тем лучше». Она сама не понимала, отчего вдруг так резко изменилось ее настроение.
«Нельзя мне здесь оставаться, — решила она. — Здесь все предопределено, и траектория моего полета известна заранее». Она вздрогнула: «Что за идиотские мысли приходят мне в голову? Траектория полета… чушь какая-то. Просто я устала, и к тому же страшно одной бродить по лесу. Надо найти свою палатку и лечь спать».
услышала она чей-то мягкий тенор. Она оглянулась. У костра в окружении нескольких человек сидел парень лет двадцати. Что-то детское, простодушное было в его улыбке. «…Им не узнать тебе цену, если правду свою не сыграешь как роль», — повторила про себя Рая. — Как это верно, точно! Она присела к костру и дальше уже почти не вслушивалась в слова, завороженная выразительностью гитары и голоса. Состояние одиночества и потерянности, не оставлявшее ее со дня приезда в Москву, постепенно сменялось уверенностью, что все, сюда приехавшие, — славные, родные люди. «Неважно, кто из нас поет, кто сочиняет, кто слушает, неважно, кто из нас пишет хорошо, кто плохо, — думала Рая, — важно, что мы приехали сюда раскрыть души, слить их в общем хоре».
Несколько фигур на четвереньках пронеслись мимо них с хрюканьем и лаем.
— Уже готовы! — презрительно сказала одна из девочек. — Или выпили, или травки накурились.
— Какой травки? — удивилась Рая.
— А ты что, тоже хочешь попробовать? — рассмеялась она.
Поющий отложил гитару:
— Ну, все, хватит. Я уже охрип.
— Можно, я спою вам свою песню? — спросила Рая.
Он улыбнулся:
— Конечно.
Рая спела песню, которую считала самой лучшей из всего, что она написала.
— Штампы, штампы, — засмеялся он, — но вот строчка «Уйди, как уходит земля из-под ног» — хорошая. Я ее у тебя беру. Все равно у тебя пропадет, а в моих стихах эта строчка засверкает. Пушкин, например, беспощадно обворовывал своих бездарных современников. А вообще совсем не нужно, чтобы было много поэтов. Нужен один Пушкин и, максимум, два Баратынских. Так что тебе писать стихи совершенно ни к чему.