И всякий раз он спрашивал себя: хватило бы ему смелости перемахнуть через этот барьер, чтобы спасти братика? Мерш страдал головокружениями, и одна только мысль о таком прыжке в пустоту вызывала у него ужас. Но все равно – конечно, он бросился бы в реку даже с высоты моста. Лучше умереть со спокойной совестью, чем жить дальше последним трусом.
Братишка… Мершу страшно было представлять его на баррикадах, а уж наедине с трупом Сюзанны – и подавно невыносимо.
Мерш не слишком хорошо разбирался в собственном умонастроении. Рад ли он тому, что остался на сверхсрочной службе? Может, его место рядом с протестующими? Он успел привыкнуть к боевым ночам с метанием «коктейлей Молотова», привык командовать безмозглыми юнцами… А теперь ему предстоит вернуться к повседневной работе сыщика – к допросам, к обходу квартир в поисках возможных свидетелей и tutti quanti…[41]
Он загляделся на рдеющий кончик своей сигареты, мерцавший в ночной темноте. На сей раз сомнений не было: он столкнулся с особым убийцей. Более того: с убийцей – обладателем незаурядного, изощренного разума. Интересно, разыщет ли Берто свидетелей преступления? Он не очень-то надеялся на успех…
В этом безумном убийстве было нечто загадочное. Положение тела (неужто действительно карта Таро?), этот явно обрядовый характер преступления, напоминавшего жертвоприношение – беспощадное, смертоносное, но при этом смутно символизирующее жизнь, как в жертвоприношениях Античности… И еще – эти мелкие укусы… Откуда они взялись? Что означали?
Убийцу необходимо было срочно арестовать – так при какой-нибудь опасности останавливают стоп-краном поезд. Потому что убийца мог возгордиться своей силой, своим безграничным могуществом… Человек без лица, без побудительных причин и, вполне вероятно, знакомый со своей жертвой – ведь Сюзанна открыла ему дверь среди ночи. Человек, который замыслил и осуществил свое преступление в тени прекрасного месяца мая, когда в городе больше не осталось ни законов, ни сыщиков, чтобы преградить ему путь.
Мерш был уже увлечен этой задачей. Он щелчком вышвырнул сигарету за парапет. Итак, для начала: зайти в бистро «У Мартена» и сделать несколько звонков, получить у Деньо добро на расследование, оформить дельце с кабилами и постараться как можно дороже продать свою шкуру воителя-камикадзе. А уж потом допросить обеих подружек Сюзанны.
После ужина Николь повздорила с отцом – такая легкая схватка с папашей в субботний вечер никому не могла принести вреда. Однако Николь все еще переживала отзвуки этой ссоры. Полчаса назад она сидела в своей комнате, слушая Bee Gees – потрясающую «сорокапятку», «World» на стороне А, «Sir Geoffrey Saved the World» на обороте, два шедевра! – как вдруг ее родитель с разъяренным лицом ворвался к ней, размахивая газетой «Франс суар».
– Это что еще за мерзость?
И он швырнул ей на кровать газету с фотографией спиленных деревьев на бульваре Сен-Мишель.
– Вам еще не надоело хулиганить?!
Тщетно Николь объясняла отцу, что не была на той демонстрации, что громилы могли валить все, что угодно, и она тут ни при чем, – отец разразился гневной обличительной речью против студентов – этих «юных идиотов», которые сами не знают, чего им надо, и потому портят жизнь окружающим.
– А это не так уж и плохо, – ввернула Николь.
Девушка знала, что может позволить себе такую дерзость даже в самых серьезных перепалках. Что бы ни случилось, она неизменно оставалась в глазах отца его «дорогой малышкой».
Но тут он вывалил на дочь все, что у него накипело: и нелепость подобных бессмысленных действий, и идиотское преклонение этих «молокососов» перед Че или Мао, и неблагодарность нынешней молодежи, оплевавшей родину, которая ее вскормила, и нежелание уважать мир, который нужно восстанавливать после войны…
В последнем вопросе Николь была согласна с отцом: на долю старшего поколения выпали такие испытания, какие и не сравнишь со сплином беззаботных лентяев-студентов.
Отец вдруг заметил пепельницу, сухую и серую, как камин поутру.
– И прекрати смолить эту гадость, черт возьми!
Однако тут он вступил на скользкий путь, поскольку сам дымил как паровоз. А потому быстренько вернулся к своей обличительной речи и разорался на весь дом.
Николь невозмутимо наблюдала за своим беснующимся родителем, который, казалось, готов был перебить все мелкие экзотические статуэтки, украшавшие ее комнату.