Мы дружно рассмеялись. Вошедший как раз в это время Перегуд остановился.
– Не стесняйтесь, отец Александр, проходите, – сказал Дрошинский.
– Будетгь вам, Ричард Августович, сказки рассказывать, – с неудовольствием заметил Перегуд.
– Что нового? – спросил я.
– Ничего особенного. Да мне не до новостей. Жену жду на свидание. Не знаю, где найти помещение для неё.
– В чумном отделении лисятника, – смеется из своего угла Дрошинский.
– Там места забронированы для социал-демократов, – сердито отзывается Перегуд, уходя прочь.
Два приятеляполяка продолжали свои споры за чашкой чая. Убеждения их диаметрально противоположны: Дрошинский безбожник, Карлинский – наоборот, и при том еще спиритуалист. Карлинский оперирует по преимуществу фактами из своего обширного спиритуалистического опыта. Дрошинский старается его высмеять. Изредка в их разговор вмешивается Федосеич.
– Вы совершенно зря не верите никаким рассказамъКарлинского, – замечает он. – Вот уже тот факт, что он сидит исключительно за свой спиритуализм, за вредительство властям спиритуалистическими средствами, говорит за признание спиритуализма даже людьми, верующими в диалектический материализм.
Дрошинский скептически улыбается.
– Весьма слабое доказательство. Здесь в лагерях не за преступления сидят. Был бы человек, а статья найдется.
– Не думаю, чтобы то была случайность, – возражает Федосеич. – А Чеховской на Соловках, Пальчинский и вообще, московские спиритуалисты – тоже случайность? Не слишком ли много случайностей? [Подробно о спиритуалистах рассказывается в моей книге «Соловецкий заговор», готовящейся к печати. Автор]
6. КАТОРЖНЫЙ СОЦИАЛИЗМ.
Лагерная жизнь делала все более и более крутые повороты. Сначала сильно сократилась охрана, которая теперь несла, главным образом, караульную службу. Серое стадо заключенных вдруг получило производство в ранг «лагерников» и права рабочих социалистического отечества. Общие собрания рабочих, производственные совещания, тройки и всевозможные комиссии твердо вошли в лагерный обиход. Во главе всего стала незаметная ранее организация КВЧ (культурно-воспитательная часть). Выгонка пота из заключенных была поставлена этой почтенной организацией на должную высоту. Группу рабочих стали называть бригадой, а старшего рабочего бригадиром. В моду вошел бригадный способ работы. На сцену выплыло «социалистическое соревнование». Бригады заключали между собой договор (понуждаемые к тому КВЧ) о повышении урочной выработки. КВЧ, заключавшее эти договоры вело точный учет работы, содействуя выкачке из рабочих всех сил в порядке «соцсоревнования». В зависимости от результатов этого соревнования давались разрешения на свидание с приезжавшими в лагерь близкими, право на дополнительные письма (сверх разрешаемого одного письма в месяц), на премиальное денежное вознаграждение и прочие блага. Жизнь усложнялась. У заключенного, отягченного работой и «культ-нагрузкой» совершенно не оставалось времени для себя. Грамотные и имеющие образование, должны были учить неграмотных, участвовать в спектаклях, читать лекции. Все это считалось «культ-нагрузкой». Наконец, в руках КВЧ оказался еще один стимул к выкачиваяию пота – зачет рабочих дней. Каждые три месяца, проведенные заключенным в ударной работе, могли считаться КВЧ за четыре, пять и даже, в отдельных случаях, более.
В лагерной работе вводился общий для всего Союза порядок, но рабочий понуждался к работе из всех сил столь энергичными средствами, как голод и зачет рабочих дней. Создавалось вопиющее противоречивое неравенство в положении между рабочими и привилегированными людьми, – администрацией и специалистами. Специалисту, нужному в работе, предоставлялись всякие льготы, включительно до жизни в лагере с семьей. Рабочему – ничего. Усиленная работа быстро переводила его в разряд инвалидов, и рабочий выходил в тираж. Ценность рабочего равна нулю, ценность специалиста – огромна. Однако, не нужно думать, будто положение специалиста в этой системе прочно. Во всякое время и всякий специалист может очутиться на дне в роли рабочего.
Доведённую до апогея эту систему мне пришлось наблюдать на Беломоро-Балтийском канале и там же я узнал настоящий вкус хлеба социализма.
Производственные совещания были средством понуждать специалистов к более энергичной работе. На этих совещаниях специалисты и бригадиры делали доклады о своей работе и о плане предстоящих работ. С критикой должны были выступать бригадиры и рабочие. В конце концов дело шло опять таки о наиболее действительных способах выкачивания пота из рабочей массы, а в среде начальственной и полуначальственной сводилось к склоке и подсиживанию.
Шаблон социалистического строительства требовал проведения всякой работы кампаниями. Всякой работе предшествовала подготовка кампании, а затем и её проведение. Так, например, после гибели большей части крестьянского скота в колхозах – всесоветский фермер спохватился и решил большевицкими мерами возродить животноводство. Началась животноводческая кампания. Центральные и местные газеты заполнены специальными статьями по животноводству, написанному, конечно, не специалистами, а людьми партийными, твердо верящими в основное положение всякого коммунистического мероприятия: для коммуниста невозможного не существует. Читать большинство этих статей было бы забавно, если бы они помещались в сатирических журналах, а не в «Известиях» и «Правде». В статьях этих отыскивались новые корма для скота, рекламировалось кормление безлиственными ветками, мхом. Тут же можно было ознакомиться с химическим составом новых кормов, но о переваримости и физиологически полезной энергии ни слова [Опилки, например, по питательности не ниже картофеля, но на усвоение имеющихся в них питательных веществ организм тратит больше, чем этих питательных веществ в опилках имеется]. Одно время эта газетная кампания, наконец, докатилась до вопросов вывода новых пород и форм сельскохозяйственных животных. Было написано по этим вопросам много несообразного, нелепого и, разумеется, не научного. Эти вопросы автоматически сделались предметами обсуждений производственных совещаний. На нашей командировке они стали муссироваться в примыкающей к зверосозхозу сельскохозяйственной ферме(сельхозе).
Бригадиры селхоза на производственном совещании, возглавленном агрономом-коммунистом Сердюковым, занялись обсуждением вопроса о выводе новых форм и пород сельскохозяйственных животных. Но, рассуждая о скрещиваниях различных животных, бригадиры в объекты своих опытов включили и разводимых у нас зверей. Пришлось им свои предположения послать к нам в зверосовхоз. Каким образом обсуждались эти вопросы чистой биологии я не знаю, но список опытов начинался с перечисления заданий. Сельхозцы хотели иметь:
1. Корову с мясом кролика и с мехом соболя.
2. Овцу с мехом черно-серебристой лисицы.
3. Свинью с кожей лошади.
Список этот был довольно длинен, но я, к сожалению, его не запомнил.
Федосеич, рассматривая список, долго думал, к какому элементарному руководству по генетике отослать авторов этих измышлений. Я посоветовал ему просто послать их к черту.
6. Я ОТКЛАДЫВАЮ ПОБЕГ
Весной, проходя мимо строящегося крольчатника, я лицом к лицу встретился с плотником Найденовым.
– Давно ли здесь? – удивился я.
– С первым пароходом, – сказал он и, кивнув на крольчатник, заметил: – Вы, я вижу, раздуваете здесь кадило на страх врагам.
– Есть такое дело, – ответил я, смеясь. – Вот сожалею – не все предусмотрели мы с вами перед моим отъездом сюда. В ящиках с кроликами можно было вывезти все, что угодно. Хотя бы и винтовки.
– бесполезное это теперь дело – бегство. Коммунисты одной ногой уже стоят в гробу. Такие эксперименты, как насильственная коллективизация во всероссийском масштабе, зря не проходят.
Мы пошли ко мне в крольчатник, в укромный уголок.
Найденов методически стал развертывать передо мной картину происходящей в деревенской России драмы. Я в душе чрезвычайно удивлялся его поразительной осведомленности и сказал, в конце концов, об этом Найденову. Веселые глаза его заулыбались.