Между этими людьми были, конечно, такие, кто не разделял общего энтузиазма. Многие только делали вид, что они увлечены, но не было никого, кто пошел туда так неохотно, с таким тяжелым сердцем, как я. Ясно сознавая дилемму, встававшую передо мной, но разгоряченный и раздраженный, я не мог найти выхода из нее.
Если бы я мог незаметно выскользнуть из комнаты, я сделал бы это без малейшего колебания. Но лестница была, как нарочно, на противоположном конце залы, и от нее меня отделяла густая толпа. Кроме того, я чувствовал, что Сент-Алэ не спускает с меня глаз: в нем заговорила кровь, и он, видимо, решил не дать мне ускользнуть.
Не теряя надежды, я продолжал стоять у двери в залу. Вдруг маркиз обернулся лицом прямо ко мне. Около него образовался круг. Наиболее неугомонная молодежь продолжала кричать: «Да здравствует дворянство!». Сзади образовался второй круг из присутствовавших дам.
— Господа! — закричал маркиз. — Обнажите ваши шпаги!
В мгновение ока приказание было исполнено, и блеск шпаг отразился в зеркалах. Сент-Алэ медленно обвел всех глазами и устремил взор на меня.
— Виконт де Со, — вежливо промолвил он, — мы ждем вас.
Все разом обернулись ко мне. Я хотел что-то сказать, но только махнул рукой, чтобы Виктор оставил меня в покое. Я надеялся, что во избежание скандала он пойдет на это.
Но меньше всего он думал об осторожности.
— Не угодно ли вам последовать нашему примеру? — мягко — продолжал он.
Уклоняться было уж невозможно. Сотни глаз, любопытных и нетерпеливых, устремились на меня. Лицо мое пылало.
В комнате вдруг водворилось молчание.
— Я не могу этого сделать, — промолвил я наконец.
— Почему же, позвольте спросить? — с прежней мягкостью обратился ко мне Сент-Алэ.
— Потому, что я не вполне разделяю ваши взгляды. Мой образ мыслей вам известен, маркиз, и я твердо держусь его. Я не могу дать клятвы.
Движением руки он остановил с полдюжины дворянчиков, готовых закричать на меня.
— Тише, господа! — сказал он. — Тут не место угрозам. Виконт де Со — мой гость, и я отношусь к нему с уважением, хотя не могу сказать того же про его убеждения. Полагаю, надо избрать другой способ. Я не решаюсь входить с ним в споры сам.
Но, если вы позволите, — обратился он к матери, — чтобы Дениза сыграла на этот раз роль сержанта, набирающего рекрутов, то, может быть, ей удастся предупредить разрыв.
Это предложение вызвало громкое одобрение. Кто-то захлопал в ладоши, женщины замахали веерами. Маркиза продолжала стоять, улыбаясь, как сфинкс, и молчала. Потом она повернулась к дочери, которая, услышав свое имя, старалась съежиться так, чтобы ее не было и заметно.
— Подойди сюда, Дениза, — сказала маркиза. — Попроси виконта де Со оказать честь сделаться твоим рекрутом.
Девушка тихо вышла вперед. Видно было, как она вся дрожала. Никогда не забуду этого момента, когда стыд и упрямство попеременно овладевали моей душой по мере ее приближения ко мне. Быстрая, как молния, мысль подсказала мне, в какую ловушку я попал. Но мучительнее всего был момент, когда бедная девушка, с трудом преодолевая свою застенчивость, остановилась передо мной и прошептала несколько слов, которые едва можно было понять.
Ответить ей отказом, по понятию всех этих господ, было невозможно. Это было бы такой же грубостью, как и ударить ее. Я чувствовал это всеми фибрами души. И в то же время я осознавал, что согласиться на ее просьбу значит признать себя одураченным, признать себя жертвой ловкой западни, показать себя трусом. Одно мгновение я колебался между гневом и жалостью. Затем, взглянув на все эти лица, глядевшие на меня вопросительно и злобно, я тихо сказал:
— Мадемуазель, я не могу.
— Монсеньер!
Это крикнула сама маркиза, и голос ее резко и пронзительно раздался в комнате. Его звуки сразу рассеяли туман, в котором работал мой мозг. Я окончательно стал самим собой. И, повернувшись к неб, поклонился.
— Не могу, маркиза, — отвечал я твердо, не испытывая более никаких сомнений. — Мой образ мыслей известен вам тоже, и я не могу лгать даже ради мадемуазель.
Едва я успел промолвить последнее слово, как чья-то перчатка, брошенная невидимой рукой, ударяла меня в грудь. Все, находившиеся в комнате, казалось, вдруг помешались. Крики: «Негодяй! Вон предателя!» — так и носились в воздухе. Шпаги замелькали перед моими глазами, десятка два вызовов обрушилось на мою голову. Тогда я еще не знал, как безжалостна возбужденная толпа. Изумленный и оглушенный всем этим шумом, еще более усиливавшимся криками дам, я невольно отступил вглубь комнаты.
Маркиз де Сент-Алэ, соскочив с кресла и отклоняя рукой устремленные на меня шпаги, бросился прямо ко мне.
— Господа, слушайте! — закричал он, заглушая гул толпы. — Это мой гость. Он более не принадлежит к нашему кругу, но он должен уйти отсюда цел и невредим.
— Дайте дорогу виконту де Со!
Все неохотно повиновались ему и, отхлынув в обе стороны, образовали широкий проход до двери. Маркиз повернулся вновь ко мне и отвесил самый, что ни есть церемонный поклон.
— Прошу вас следовать сюда, господин виконт, — сказал он. — Маркиза более не задержит вас.
С пылающим лицом я последовал за ним по узкой блестящей полоске, отражавшей на паркете свет канделябров, между двумя рядами насмешливых лиц. Никто не вступился за меня, и я прошел до двери среди мертвой тишины. Здесь маркиз остановился, мы раскланялись друг с другом, и я вышел из комнаты.
Пока я пересекал вестибюль, любопытная толпа лакеев, наполнявших его, смотрела на меня во все глаза. Но я не замечал ни их дерзости, ни даже самого их присутствия, а лишь двигался, как человек оглушенный, потерявший способность мыслить. Так длилось до тех пор, пока я не вышел из дома. Холодный воздух привел меня в чувство, и первой дала о себе знать злость. Я вошел в дом Сент-Алэ, обладая многим, а вышел из него, лишенный всего — друзей, репутации, невесты. Я вошел сюда, полагаясь на старинную дружбу наших семей, маркиз же своей хитростью лишил меня всего.
Сначала мне пришла в голову мысль, что я сглупил, что я должен был уступить. Встав на выбранный мною путь, я не мог предвидеть всего, что меня ожидало, не мог быть уверенным, что старая Франция действительно отходит в вечность. Мне приходилось считаться с понятиями того круга, к которому я принадлежал. Шагая по дороге, я раздумывал, как мне поступить завтра — бежать отсюда или принять вызов. Ибо завтра…
Народное собрание — неожиданно пришло мне в голову. Эти слова сразу дали новый поворот моим мыслям. Вот где я могу отомстить!
Ночь я провел в лихорадке. Раздражение подстрекало честолюбие, усиливало злость против касты и любовь к народу. Перед моими глазами проходили все признаки нищеты и страдания, виденные еще вчера. Рассвет застал меня шагающим по комнате из угла в угол. Когда старый Андрэ, служивший еще моему отцу, вошел в комнату с письмом, он увидел, что я не раздевался.
Несомненно, до него уже дошли слухи о том, что вчера случилось. Не обращая внимания на его мрачный вид, я распечатал письмо. Подписи под ним не было, но я узнал почерк Луи.
«Уезжайте домой и не показывайтесь на собрании. Они хотят вызвать вас на поединок один за другим. Уезжайте из Кагора немедленно, иначе вы будете убиты.»
Вот и все. Я горько улыбнулся при виде слабости человека, который только и мог, что предупредить друга.
— Кто принес письмо? — спросил я Андрэ.
— Какой-то слуга, сударь.
— Чей?
В ответ он пробормотал, что он этого не знает. Я особенно его не расспрашивал. Андрэ помог мне переодеться и, когда я выходил из комнаты, вдруг спросил меня, в котором часу подавать лошадей.
— Для чего? — сказал я, пристально взглянув на него.
— Для отъезда, сударь.
— Но я не намерен уезжать сегодня, — произнес я тоном холодного неудовольствия. — О чем ты говоришь? Мы поедем обратно завтра вечером.
— Слушаю, сударь, — пробормотал он, продолжая возиться с моим платьем. — Но хорошо было бы уехать днем.
— Ты прочел это письмо? — с гневом закричал я. — Кто тебе сказал…
— Об этом знает весь город, — отвечал он, пожимая плечами. — Везде только и кричат: «Андрэ, убирайтесь поскорее с вашим барином!.. Андрэ, на твоего господина скоро наденут намордник!» Жиль подрался с одним из лакеев Гаринкура за то, что тот назвал вас глупцом. Ему разбили лицо. Что касается меня, то я уж устарел для драки. Стар я и для другого, — продолжал он с усмешкой.