Я был холоден, как лед.
- Может быть, это подействует на вас. Если вы дворянин, вы должны драться со мной, - заметил Луи. - В саду через десять минут...
- Через десять минут собрание кончится...
- Я не задержу вас так долго, - серьезно сказал он. - Идемте, сударь. Или я должен опять нанести вам удар?
- Я следую за вами, - медленно отвечал я.
III В СОБРАНИИ
Удар и нанесенное мне оскорбление заставили меня на минуту забыть раскаяние. Но как бы ни подозревал я Луи, как бы ни сердился на то, что он стал орудием в чужих руках, все же ни один друг не удержал бы меня от появления в зале собрания таким способом. Я чувствовал, что плачу ему самой черной неблагодарностью, и раскаяние вновь охватило меня. Когда швейцар отворил было передо мной дверь на улицу, я, к величайшему изумлению Луи, повернулся и бросился назад. Не успел он вскрикнуть, как я был уже около двери в залу собрания, а через секунду переступил ее порог.
Как теперь я вижу, с каким изумлением обратились ко мне лица всех присутствовавших. Среди шума голосов и смеха я направился к своему месту и опустился на него в каком-то оцепенении, почти забыв, зачем я сюда явился.
На скамейках, где были устроены места, сидело по трое. Мое место было между одним из Гаринкуров и д'Ольнуа. Не прошло и пяти секунд, как Гаринкур встал и, обмахиваясь шляпой, направился к выходу. Вскоре д'Ольнуа последовал его примеру.
Я не сумел скрыть своего смущения. Насмешливые взгляды выводили меня из себя. Председатель наконец закончил что-то читать своим монотонным голосом. Началась перекличка.
- Граф де Конталь? - выкрикивал председатель.
- Согласен.
- Виконт де Мариньяк?
- Согласен.
Вдруг, словно эхо в пустом пространстве, прозвучало мое имя:
- Виконт де Со?
Я встал и заговорил. Голос мой сделался хриплым, словно это был голос другого человека.
- Я не согласен с решением.
Я ожидал, что произойдет взрыв ярости. Но этого не последовало. Напротив, раздался взрыв смеха, в котором ясно слышался голос де Сент-Алэ.
- Господа! - закричал я на весь зал. - Я не согласен с этим решением потому, что оно бессмысленно. Прошло время, когда оно могло бы оказать какое-нибудь действие. Вы ссылаетесь на ваши привилегии. Их время тоже прошло. Вы протестуете против единения ваших представителей с народом, но ведь они уже заседали в Версале вместе. Дело сделано. Вы дали голодной собаке кость. Неужели вы думаете, что можно отнять ее? У Франции нет денег, она накануне банкротства. Неужели вы думаете обогатить ее, поддерживая свои привилегии? Эти привилегии были даны когда-то нашим предкам, потому что они были оплотом Франции. Они на свои средства собирали людей, вооружали их и вели на бой. А теперь сражается народ, деньги дает народ, все делает народ.
Здесь я перевел дух, опять ожидая взрыва общего гнева. Но этого не случилось. Зато с площади, куда доносилось каждое мое слово, послышался гром аплодисментов. Я был ошеломлен и смолк вовсе.
Еще большее действие произвели эти аплодисменты на моих противников: все смотрели друг на друга, как бы не веря своим ушам. Потом всей залой овладел молчаливый гнев.
- Что это такое? - воскликнул наконец де Сент-Алэ, вскакивая. Неужели король так унизил нас, что приказал сидеть нам на одной скамье с третьим сословием? Неужели тут заговор между представителями нашего круга и этой сволочью?..
- Берегитесь, окна открыты, - прервал его председатель, человек малодушный, к тому же вышедший из чиновничьей семьи.
- Что ж из того? - продолжал Сент-Алэ, обводя глазами все собрание. Пусть народ выслушает обе стороны, а не только тех, кто, напевая ему о его правах, думает сыграть роль кромвелей и ретцев.
Добрая половина собравшихся поднялась с мест.
- Если вы намекаете на меня, маркиз, - закричал я горячо.
Сент-Алэ презрительно рассмеялся.
- С вашей подачи, виконт, - бросил он мне.
- В таком случае я возвращаю эти слова вам обратно. Вы назвали меня Ретцем, Кромвелем...
- Роль Ретца я оставляю себе, - спокойно перебил он меня.
- Такой же изменник! - выкрикнул я среди общего смеха, чувствуя, как кровь бросилась мне в голову. - Но изменник и тот, кто теперь толкает короля на беду.
- А не тот ли, кто является сюда в сопровождении толпы? - спросил Сент-Алэ с жаром. - Не тот ли, кто хочет угрозами навязать свою волю собранию?
- Неправда, - обрезал я его. - Возвращаю вам это обвинение. Я лишь не согласен с решением и протестую против него.
Терпение собрания истощилось.
- Вон его! Вон! - послышались дикие крики.
Несколько стариков оставались еще в креслах, остальные повскакивали со своих мест. Одни бросились запирать окна, другие кинулись к дверям, как бы намереваясь их защитить. Напрасно председатель старался водворить молчание. Наконец Сент-Алэ поднял руку, и шум несколько стих.
- Собрание дворян из Керси, - закричал председатель, воспользовавшись временным затишьем, - высказалось в пользу этого наказа, протестовал один только виконт де Со. Наказ будет передан депутатам. Вопрос исчерпан.
Словно по мановению волшебного жезла зала приняла свой обычный вид. Вскочившие с места опять сели, стоявшие у дверей вернулись на свои места. Все пришло в порядок.
Мне хотелось уйти отсюда скорее, но насмешливые взгляды со всех сторон не давали мне двинуться с места. Не могу сказать, долго ли я выдерживал эту пытку замаскированных насмешек и язвительной учтивости. Только появление передо мной швейцара с запиской привело меня в себя. Я неуклюже развернул ее под перекрестным огнем враждебных взглядов и увидал, что она была от Луи.
"Если у вас есть хоть какая-нибудь честь, то вы без промедления должны встретиться со мной в саду позади дома. Если вы отложите эту встречу даже на десять минут, то я публично назову вас трусом."
Пока швейцар ждал ответа, я прочитал записку дважды и едва сдерживал слезы. Луи не удалось обмануть меня. Эта записка, столь на него не похожая, эта отчаянная попытка удалить меня из зала - все выдавало его добрые намерения. Я мог опять поднять голову: около меня был друг.
Между тем швейцар все еще ждал ответа. Взяв клочок бумаги, я написал: "Адриан не будет драться с Луи". Сложив бумажку, я передал ее швейцару.
Посидев немного, я встал и спокойно двинулся к выходу. Навстречу мне сейчас же двинулось человек десять с очевидным намерением не дать мне уйти. Поднялось такое волнение, что председатель даже перестал читать, желая посмотреть, чем все это кончится. Я уже приближался к порогу, и через секунду мы должны были столкнуться, как вдруг на улице раздался такой рев голосов, что мы невольно остановились.
Остальные бросились к окнам.
И опять прозвучал глухой раскатистый рев, от которого задрожали стекла, рев триумфа, рев, никогда мною неслыханный в жизни.
Из этого шквала голосов мало-помалу стала выделяться одна явственная фраза: "Долой Бастилию! (12) Долой Бастилию!".
Придя в себя, собрание заволновалось, гневно бормоча угрозы против каналий. Один говорил одно, другой - другое: что надо очистить улицу, что необходимо вызвать полк солдат, что лучше всего принести жалобу интенданту... (13) Все еще кричали, как вдруг отворилась дверь и вошел Луи де Сент-Алэ. Лицо его горело от возбуждения. Обыкновенно очень тихий человек, теперь он выступил вперед, подняв руку, и повелительно потребовал, чтобы все замолчали.
- Господа! - заговорил он дрожащим голосом. - Получено необыкновенное известие. Его сообщил на улице курьер, привезший письма моему брату: Бастилия пала!
Воцарилось глубокое молчание.
- Что вы хотите этим сказать? - спросил, наконец, председатель.
- В четверг она была взята приступом парижской толпы, губернатор ее де Лоней, (14) убит, - отчетливо произнес Луи.