V ДЕПУТАЦИЯ
Он долго сидел молча, устремив взор на стол.
- Ну? - не без раздражения заговорил наконец я. - Что вы скажете на это?
Тут я нарочно отодвинул один из подсвечников, чтобы лучше видеть его лицо. Но он продолжал молчать, играя хлебными крошками и не поднимая глаз.
- Господин виконт, - промолвил он, - по моей матери я - тоже дворянин.
Я знал это обстоятельство, но никогда не придавал ему такого значения.
- Итак, вы... - начал я в изумлении.
- Не то, - остановил он меня, поднимая руку. - По отцу я вышел из народа. К тому же я принадлежу к числу бедняков. Однако...
Поднявшись со своего места, он взял подсвечник и повернулся к стене, на которой висели портреты моих предков.
- Антуан дю Пон, виконт де Со, - громко прочел он подпись под портретом. - Он был добрый человек и друг бедных. Царство ему небесное.
- Адриен дю Пон, виконт де Со, - продолжал он читать, - Полковник фландрского полка. Он был убит, если не ошибаюсь, при Миндене. Кавалер ордена Св. Людовика... (20) А вот Антуан дю Пон, виконт де Со, маршал и пэр Франции, кавалер многих орденов, член королевского совета, умер от чумы в Генуе в 1710 г. Кажется он был женат на одной из Роган...
Потом он перешел к другой стене и молча остановился перед одним из портретов.
- Антуан дю Пон, сеньор де Со, кавалер ордена Св. Иоанна Иерусалимского. Умер в Валезе во время великой осады от ран, по словам одних, или от непомерных трудов, как утверждают другие. Воин - христианин.
И, посмотрев с минуту на этот портрет, он поставил подсвечник на стол. В окружавшей нас темноте освещены были только наши бледные возбужденные лица.
- Господин виконт, - с поклоном произнес кюре, - вы происходите из очень древнего и благородного рода.
Я пожал плечами.
- Это я знаю. Что же дальше?
- Я не решаюсь давать вам советы.
- Но дело, за которое я стою, заслуживает полного сочувствия.
- Да, конечно, - медленно промолвил он. - Я это всегда утверждал. Но народ должен сам защищать свое дело.
- И это говорите вы! - в смущении и гневе воскликнул я. - Вы, тысячу раз говоривший, что вы тоже из народа, что во Франции должны быть только народ и король!
Он как-то печально улыбнулся и забарабанил по столу пальцами.
- Это не теория. А когда дело доходит до практики, сердце говорит другое. Во мне самом есть дворянская кровь, и я знаю, что это такое.
- Я не понимаю вас, - с отчаянием сказал я. - Ведь я только что сказал вам, что на собрании дворянства я говорил за народ, и вы же меня одобрили.
- Это было благородно, - отвечал отец Бенедикт с тонкой улыбкой. Боритесь за народ среди равных себе. Но если дело дойдет до борьбы между народом и классом, к которому вы принадлежите, и если дворянину придется делать выбор, то...
Голос отца Бенедикта слегка задрожал, и он еще проворней забарабанил пальцами:
- ... то я предпочел бы видеть вас в рядах вашего сословия.
- Против народа?
- Да, против народа, - продолжал он, съеживаясь. - Разумеется, это нелогично. Дело реформ, честного, дешевого заработка, справедливости такое дело не может быть неправедным. Но инстинкт не позволяет мне стать на эту сторону.
- А как же Мирабо? Ведь недаром его называют великим человеком? спросил я. - Я слышал, что и вы нередко отзывались о нем с величайшим уважением.
- И даже очень часто, - отвечал аббат, продолжая барабанить по столу пальцами. - Но что делать, у меня нет твердости убеждений. Я знаю, как отзываются ныне об инакомыслящих, и мне не хотелось бы, чтобы так говорили о вас. Есть вещи, которые хороши только издали, - сказал он, отворачиваясь, чтобы скрыть жалость, светившуюся в его глазах.
Несколько минут мы оба молчали.
- Но ведь и мой отец был на стороне реформ, - промолвил я наконец.
- Да, на стороне реформ, которые должны были совершаться дворянами для народа.
- Но ведь дворяне-то и изгнали меня...
- Так бывает всегда: народный трибун становится изгнанником.
Перспектива, ожидавшая меня, представилась мне с совершенной ясностью, и я понял, почему отец Бенедикт колебался так долго.
Кюре скоро простился со мной. После его ухода я целый час ходил по каштановой аллее, потом, остановившись у железной решетки парка, долго смотрел на расстилавшуюся за ней дорогу. Наконец я повернулся и пошел к своему серому островерхому дому с башенками по углам.
Где-то за домом невовремя закричал петух. Среди полей далеко-далеко в тишине залаяла собака. С небес торжественно глядели на землю звезды.
Я подумал о внезапно потерянной невесте, и эта мысль наполнила меня слабым сожалением, не лишенным даже приятности. Желал бы я знать, что она думает обо мне после нашего внезапного разрыва? Возбудило ли это вообще ее мысли, ее любопытство, или она пришла к заключению; что так идет всегда: женихи появляются и исчезают?..
... Была среда 22-го июля. Вечером этого дня Париж весь дрожал от невиданных еще событий. Первый раз раздался на его улицах крик: "На фонарь!", и старец с длинной седой бородой закрутился на веревке, пока смерть не остановила его мучения.
Париж был свидетелем того, как разорвали на части столичного интенданта, и многих других событий, заставивших побледнеть сторонников реформ.
Прошла неделя, 29-го июля снова зашел ко мне отец Бенедикт.
- Что вы думаете о парижских событиях? - спросил я.
- То же, что и прежде. Без денег, без солдат, с народом, умирающим от голода, с интеллигенцией, у которой в голове одни теории, - что тут может сделать Правительство? Будет период беспорядков. Но силы, стоящие на стороне законности и порядка всегда одерживали верх. Так будет и на этот раз.
- Что тебе надо, Жиль? - спросил я подошедшего к нам лакея.
- Из Кагора приехал к вам Дюри.
- Хозяин гостиницы?
- Так точно, и с ним Бютон. Они желают вас видеть.
- Оба вместе? - спросил я, пораженный этим странным сочетанием.
- Да, сударь.
- Хорошо, веди их сюда, - сказал я, теряясь в догадках о причине приезда Дюри. Ведь я заплатил ему по счету!
- Увидим, - промолвил аббат, переводя взор на дверь. - Знаете, я чувствую себя не так уж уверенно.
Хозяина гостиницы, человека ловкого и услужливого, я знал давно, хотя никогда не мог представить его отдельно от его гостиницы и ее посетителей. На этот раз к его обычной услужливости примешивалось чувство собственного достоинства. Он то важно поджимал губы, то вдруг конфузился и кланялся с видом малодушия. Его костюм также вызывал удивление: вместо черного камзола, какой обычно носят люди его положения, на нем красовался голубой, с золотыми пуговицами. На груди и на шляпе у него были два банта из белых, синих и красных лент (21).
Его спутник, державшийся позади и представлявший своей огромной фигурой резкий контраст с горожанином, разукрашен был точно так же. Встретившись со мной глазами, он покраснел и старался, насколько возможно, спрятаться за Дюри.
- Добрый день, Дюри, - сказал я, чуть было не рассмеявшись его важности, но серьезный вид кюре удержал меня.
- Что вас привело в Со? Вам что-нибудь нужно от меня?
- Точно так, господин виконт, - начал трактирщик и вдруг выпрямился во весь рост. - Нас привели сюда общественные дела. Мы хотели бы поговорить о них с вами. Теперь происходят большие перемены, и нам нужен совет.
Я пожал плечами и взглянул на кюре.
- В чем же дело? - поинтересовался я. - У вас плохо идет торговля вином?.. Или...
- Извините, сударь, - перебил он меня с достоинством. - Теперь не время шутить. Теперь содержатель гостиницы и дворянин оба подвергаются не меньшему риску. Оставленные теми, кто должен был вести их, они...
- Что такое, хозяин? - вскричал я.
Дюри густо покраснел:
- Надеюсь, господин виконт понимает, что я говорю о народе. Оставленные теми, кто должен был быть их естественными защитниками...