В обеденный перерыв (наплакавшись вволю в туалете и промыв глаза холодной водой) Джин решила позвонить риелтору, которая сдала ей эту квартиру.
— Почему вы не предупредили меня, что за стенкой такие шумные соседи? — с ходу спросила Джин.
— Простите? — в голосе риелтора прозвучало такое неприкрытое изумление, что Джин не поверила своим ушам. Чокнутая эта риелторша, что ли?!
— Соседи шумные, говорю, — тяжело вздохнула Джин, — ребенок все время плачет за стенкой. Покоя никакого нет! Я сегодня не спала всю ночь. Кто там живет? С ними можно поговорить, как вы думаете?
— «Кто там живет?» Вы так спросили? — в голосе риелтора зазвучало еще большее изумление. — Простите… Я даже не знаю, что вам сказать… Я…
— Вы можете это выяснить? — Джин начала злиться.
Она сняла жилье за такие деньги, а ее будто держат за сумасшедшую!
— Хорошо, я… — риелторша прокашлялась — так кашляют, когда не могут говорить, — я это выясню… Я вам перезвоню… У меня важный звонок по другой линии.
— Лучше я сама вам перезвоню! — В сердцах Джин дала отбой.
Поздно вечером она вошла в парадное. Было темно. Настроение у нее было самое убитое.
— Ах, простите! — вдруг прозвучал прямо над головой тихий голос.
Джин щелкнула выключателем. В парадном зажегся свет. Странно, что до сих пор никто его не включил.
На ступеньках лестницы стояла благообразная старушка — вроде тех, что изображали на старинных гравюрах. Джин просто поразил ее наряд: длинное, до самого пола платье, поверх которого было накинуто что-то вроде мантильи бордового цвета, отороченной пушистым серо-белым мехом. На голове у старушки была лиловая шляпка с настоящей черной вуалеткой, спускающейся на лоб. Руки, высохшие, сморщенные, были затянуты нитяными черными митенками (Джин не сразу вспомнила это слово — это перчатки без пальцев; такие носили лет сто пятьдесят назад, в девятнадцатом веке).
Белоснежные волосы старушки под шляпкой были стянуты и собраны в тугой пучок. В руках она держала вышитый бисером ридикюль — такого же, как и шляпка, сочного лилового цвета.
— Простите, дитя мое, я напугала вас. — У старушки было очень миловидное, приятное лицо, а улыбка так и лучилась добротой и искренностью.
— Да ничего! — улыбнулась в ответ Джин, у которой от теплой, ласковой улыбки старушки немного отлегло от сердца.
— О, пусть вас не смущает мой вид! Я собралась на костюмированный бал. Это отличное развлечение в моем возрасте, вы не находите? — хихикнула старушка.
— Конечно, — из вежливости улыбнулась Джин. Она даже не могла вообразить, что в наши дни кто-то устраивает балы-маскарады. — Вы живете в этом доме?
— Да, разумеется! Так же, как теперь и вы. Мы всегда будем соседями, — сказала старушка. — О, простите, дитя мое, я опаздываю. Мне не позволительно долго разговаривать с вами. Но мы еще побеседуем!
Когда за странной соседкой захлопнулась входная дверь, Джин стала подниматься по лестнице. «Дом с причудами!» — подумала она.
Джин уже вошла в квартиру, закрыв дверь за собой, как сразу же раздался телефонный звонок.
— Хочешь подзаработать? — спросил грубый мужской голос.
Разговор был отвратительный. Звонил подрядчик, уговаривая Джин увеличить проект на одну фальшивую комнату. Это заставило бы хозяев коттеджа увеличить расход на смету, то есть на строительные материалы. За это Джин предлагалось вознаграждение — ровно та сумма, которая была необходима для ремонта компьютера.
Согласиться означало обмануть фирму, где ей дали работу, а вдобавок обмануть клиентов, которые доверились фирме. Это было противно и безобразно. К тому же, рано или поздно обман раскроется и ее выгонят с работы. Но Джин были срочно нужны деньги, и она готова была пойти на что угодно.
Подрядчик велел ей по-тихому подъехать к коттеджу через два часа, пообещав, что деньги передаст на месте. За это, как уже было сказано, Джин должна была разработать фальшивый план и фальшивую смету. Она согласилась и скрепя сердце стала собираться в Сосновый Бор — так назывался коттеджный поселок…
Глава 5
— Она задержана? — в голосе Вадима звучало плохо скрытое раздражение.
— Пока что нет, — полицейский следователь окинул его тяжелым взглядом, словно хотел что-то сказать, но вдруг передумал.
— Выходит, она может отправляться домой?
При этих словах Вадиму очень хотелось свысока передернуть плечами, но он не осмелился. Ему было очень страшно. И дело было не только в трупе ребенка, который в этот момент как раз упаковывали в черный прорезиненный мешок, а во всей той атмосфере холодного ужаса, которая отныне и навсегда наполнит этот недостроенный дом.