Увидев бабушку, Надя радостно забасила:
– Все, ба, хватит копейки считать. На работу устраиваюсь. Какой-то мужчина, спускавшийся с верхнего этажа, с усмешкой посмотрел на них.
– На работу? Да кто же возьмет инвалида на работу?! – возопила Маргарита Владимировна, одновременно испуганно глядя на незнакомца и уже подталкивая Надю к двери. Ей вдруг стало очень холодно, и на какое-то время она будто остолбенела: перед ней вставала проблема, с которой она не знала, как справиться.
– Халид с рынка! – Надя протянула бабушке руку, согнутую в локте. – На, пощупай мои мускулы.
И тут же принялась взволнованно-радостно рассказывать о том, как она зашла на рынок и стояла там возле прилавка с выпечкой, глядя на булочки. И как к ней подошел важный толстогубый толстяк и спросил, любит ли она сладкое, потом велел одному молодому парню дать ей всякой сдобы с собой и пригласил завтра выходить на работу.
– Ба, ставь чайник. Сейчас поедим! – возбужденно почти кричала внучка, и Маргарита Владимировна уже боялась, как бы у Нади не начался припадок.
Стараясь не показывать внучке свой страх, как всегда, спокойно Маргарита Владимировна сказала:
– Надюша, он пошутил.
– Да ну тебя! Всегда ты так, – нахмурившись и топнув ногой, сердито сказала Надя.
И по лицу Нади сквозняком прошла первая судорога.
Маргарита Владимировна, конечно, знала, сколько ни говори, ни убеждай внучку, все будет только раздражать Надю, поэтому с упавшим сердцем, думая только о том, как бы не разрыдаться, прошла в свою комнату, там легла на постель и, уткнувшись в подушку, тихо заплакала. Она слышала, как за стеной шумел чайник и ее внучка напевала что-то веселое.
Маргарита Владимировна проплакала всю ночь. Она понимала, что не сможет теперь уберечь Надю от этой жизни. Она давно свыклась со своей долей, с тем, что уже десять лет живет без мужа, дочери, с больной от рождения внучкой. Привыкла к тому, что раз в год ей приходится ходить в органы опеки и выкупать там Надю, вкладывая в карман инспекторши скромный конверт с деньгами. Давно примирилась с тем, что в этой новой жизни, которая совсем немногих озолотила, убив при этом многих, для нее не осталось ничего более-менее ценного от той старой жизни, которая, может, и казалась порой скудной, но всегда воспринималась Маргаритой Владимировной как счастье.
И теперь здесь у Маргариты Владимировны оставалась только Надежда. Она была в ее жизни всем: последней любовью, последней радостью и вообще последним, ради чего ей стоило, нет, ради чего она была обязана жить и ради чего она клеила вечерами бесконечные коробочки для какой-то компании, надеясь получить добавку к пенсии и как-то избежать интерната, в который социальные тетки пытались упечь Надю.
Но здоровье Маргариты Владимировны становилось все хуже. Участковая врачиха, которую нет-нет да приходилось вызывать на дом, забегала ненадолго, да и то все больше ругала Маргариту Владимировну за то, что та не оформляет Надю в интернат. Отказывалась от коробки конфет, которую Маргарита Владимировна берегла на всякий случай, ухмыляясь бросала взгляд на обрывки картонных заготовок, которые уже вечером должны были превратиться в коробочки для лекарств. Только складывать да склеивать заготовки Маргарите Владимировне становилось все труднее. Надя же такую тонкую работу и вовсе делать не могла и, когда бабушка просила ее помочь, только злилась да кричала, а однажды даже ударила ее по лицу.
В эту ночь Маргарита Владимировна не смогла уснуть. Слышала, как у Нади опять до утра работал телевизор, слышала пьяные крики с улицы, шум проезжавших под окном машин, потом лай собак, грохот мусорных баков, воющие звуки автомобильной сигнализации и плач детей, которых родители тянули в детские сады. И все думала о том, как уговорить Надю не идти на рынок. И сна совсем не было, а если он и приходил, прогоняла, потому что главное теперь было – не пустить Надю туда. Но как?! Взять и умереть перед ней? Под утро она все же забылась на несколько минут, но тут же проснулась и сразу, испугавшись тишины в квартире, бросилась в комнату внучки. А там – лежащее на полу одеяло, разбросанные фантики от конфет, огрызки яблок…