Любил ли он кого-нибудь из них я не знаю, так как была в те годы ещё мала и не смышлёна. Но уже и тогда доходили до меня слухи, что лет в четырнадцать приключилась с ним почти тургеневская история, после которой он сразу повзрослел и стал смотреть на жизнь и на людей с какой-то усмешкой: всё-то, мол, я о вас знаю.
Скажу честно, положа руку на сердце, даже оперившись, я испытывала к нему всегда хоть и самые искренние и нежные чувства, но только были они – сестринскими.
Не знаю почему, я всегда мечтала получить от него какой-нибудь подарок. Однажды я даже соврала подружкам, будто новые американские босоножки, купленные мамой, подарены им.
В те далёкие годы, – продолжала Виринея, – когда делать что-то своими руками считалось делом достойным, он увлёкся поделками из дерева. Находил какой-нибудь причудливый нарост на дереве, какую-нибудь корягу и кудесничал над ней, пока не выходило что-нибудь очень миленькое.
Однажды, в самом конце весны, в то время, когда расцветают ландыши, сирень, каштаны и начинают петь соловьи – брат подарил мне пепельницу, размером с небольшую розетку.
Очевидно, ему нелегко было найти и обработать заготовку – пепельницу обвивали тонким оплетьем то ли корневища, то ли лианы. Покрытая светлым прозрачным лаком, она сохранила кружевные очертания древесных волокон и от этого казалась почти волшебной. Почему-то я отнеслась к этому подарку довольно равнодушно, правда первое время часто протирала её тряпочкой и переставляла с места на место.
Я взрослела, стали ко мне в гости иногда захаживать юнцы, в отсутствии родителей они иногда покуривали и стряхивали пепел в ту самую пепельницу.
Как-то, когда было какое-то очередное семейное сборище, зашёл и брат. После бесед, еды и чая, он присел у моего стола, взял свою пепельницу, покрутил в руках, посмотрел на остатки пепла, обожженную древесину и взглянул на меня печально и недоуменно.
– Что это?
Я пожала плечами.
В тот вечер пепельница пропала. Больше я её никогда не видела”, – закончила свой рассказ Виринея.
Пахло смолой и летом
Маша милая, привлекательная, можно даже сказать приятная во всех отношениях дама лет сорока, стояла перед зеркалом с помадой в руке и думала. Вчера ей сделал предложение Герман Германович. Был он высок, строен, надёжен. Недавно поменял старую “Мазду” на новую, жил в загородном коттедже и служил логистом в их компании. Хотя он и был когда-то женат, детей у него не было, о чём он вчера вечером с сожалением поведал Маше, при этом томно глядя на ее полуоткрытую грудь. С некоторых пор и Маше казалось, что неплохо бы завести ребёнка.
О словах логиста она думала так напряжённо, что над бровями собралась новая морщинка.
– Бельчонок, не морщи лоб, – говорил когда-то в таких случаях Петухов, её второй муж и первый любовник.
Она улыбнулась. Ей было приятно, что Петухов её не забывает: приезжает, когда надо починить кран или перевесить полки.
Недавно Петухов пригласил Машу на уикенд, но ехать с ним на озеро или нет, она до сих пор не решила.
«Тащиться чёрт знает куда без машины комаров кормить?!» – возмущалась она.
Но смог, висевший вторую неделю над городом, жара, капризный голос начальницы, вызванивавший Машу каждый час и требовавший какие-то бумаги, отчёты, баланс…
Да и Петухов может обидеться, если она снова откажет ему. Последний раз на его предложение махнуть на природу она начала что-то мяукать, а он вдруг резко перебил:
– Если не хочешь, скажи сразу, и я исчезну.
Нет, терять Петухова не хотелось…
Мобильник вздрогнул, и на дисплее высветилось лицо Петухова круглое, чуть курносое.
– Мадам, за вами зайти или… Я уже под окнами!
Маше показалось, что сегодня Петухов без обычного шутовского колпака, а, значит, трезв.
Она улыбнулась и ответила:
– Жди.
Подхватила рюкзачок, похожий на кукольный, взглянула на себя в зеркало, стараясь не замечать подлых морщинок в углах губ и возле густо накрашенных глаз, и такой вот почти неотразимой выпорхнула за дверь.
Увы, от Петухова разило.
– Опять с запашком? – сказала Маша, гневно взглянув на Петухова, и ей расхотелось ехать с ним на природу. На душе вдруг стало пусто как в день их развода.
– Да ладно тебе! Мне ведь сегодня сорок. Забыла… – обиделся Петухов.