– Ты когда-нибудь видел чистый синий цвет? – спросил Та Шу.
– Конечно. Чистейший. Тихий океан занимает почти половину Земли, и иногда над ним нет облаков. И порой он появляется первым.
– Наверное, очень красиво.
– Да, – кивнул Чжоу. – Всегда. Ты видишь свой дом. И чувствуешь, что это твой дом.
– Да. – Та Шу приложил руку к сердцу. – Это что-то вроде голода. Или страха.
– Ностальгия, – предположил Чжоу. – Или гордость.
Чжоу использовал для обоих понятий западные названия, и Та Шу покачал головой, словно обдумывая это.
– Мне кажется, лучше всего это описали предки, – сказал он. – Те, безымянные, давным-давно. – И в доказательство продекламировал свою любимую поэму в стиле юэфу, которая выглядела как нельзя более подходящей к этой минуте:
– О да, юэфу, – сказал Чжоу. – Похоже, они уже тогда все знали, правда?
– Да.
Та Шу мотнул головой на их родной дом, превратившийся в голубой полумесяц над белым холмом, размером не больше ногтя, но когда Земля взойдет полностью, то станет вчетверо шире, чем Луна, видимая с Земли, то есть по площади – в четырнадцать раз больше.
– Она так прекрасна! – воскликнул Та Шу, нетерпеливо ожидая, когда Земля покажется целиком. – Именно об этом всегда и говорили древние поэты.
Чжоу кивнул.
– Вот почему мы здесь – чтобы увидеть такие восходы и закаты.
– И сколько времени она висит на небе?
– За два дня она восходит полностью, и после этого видна около шестнадцати дней, а потом снова скрывается на восемь, до следующего месяца.
– И эта зона составляет двести километров в ширину?
– Да, если считать ту часть, где над горизонтом встает лишь узкая полоска Земли. Конечно же, мы ведем строительство в том месте, где ее видно максимально.
Та Шу смотрел, как их родной мир взбирается над холмом – так медленно, что и не заметишь движение, хотя теперь голубой полумесяц стал больше.
– Она выглядит даже больше, чем на фотографиях, тебе не кажется?
– Вероятно, из-за того, сколько внимания мы ей уделяем.
– Или любви, – сказал Та Шу.
– Или из-за наших страхов! Все-таки это наш дом. Большой, но в то же время маленький. И мы так далеко от него забрались.
Некоторое время они смотрели на Землю молча. Голубой, цвет жизни.
– Похоже, дома не все гладко, – сказал Та Шу, чтобы посмотреть, как отреагирует старый приятель.
– Да. Многие встревожены.
– Может, партия распустит народ и выберет себе другой.
– Кто это сказал? – рассмеялся Чжоу.
– Бертольд Брехт.
– Ах да. В прошлом году в одноименном кратере ставили пьесу «Жизнь Галилея».
– В кратере Галилея или в кратере Брехта?
– Кратер Брехта? Он же на Меркурии.
Та Шу покачал головой.
– Не думаю. Пока что Коммунистическая партия еще не отправляла туда актеров.
Они засмеялись.
– Ты ведь не член партии? – спросил Чжоу.
– Нет. Геомантов и поэтов не особо жалуют.
– Но ты же знаменитость. А поэзия ценится высоко. Я слышал, что председатель Мао любил писать стихи.
– И да, и нет. Моя поэзия уже в прошлом.
– Правда? – Чжоу показал на вид из окна. – И даже это не вдохновит твое перо?
– Нет. Антарктика научила меня, что иногда в языке не хватает слов. Думаю, это как раз тот самый случай.
– Тебе не стоило бросать поэзию. Все мы в молодости зачитывались твоими стихами.
– Это было давно. Когда люди еще читали стихи.
– Думаю, и до сих пор читают. Браслеты прекрасно для этого подходят. И к тому же мы сейчас в такой поэтической ситуации! Нам стоит поступить как Ли Бо и Ду Фу[2] – разделить бутылку вина и обмениваться стихами о том, что мы видим.
– Мысль о вине мне нравится.
Чжоу засмеялся, подошел к шкафчику и налил по бокалу.
– Вино бесполезно без поэзии, – сказал он. – В таком случае оно всего лишь этанол, яд.
– Возможно. – Они чокнулись и отпили по глотку. – За лунную богиню Чан Э и ее эликсир бессмертия.
– И за ее преданность своему мужу И, – добавил Чжоу.
– За преданность? А я думал, что она украла у него эликсир бессмертия.
– Нет. Она выпила его, только чтобы не дать Фен Мену его украсть. А потом она улетела на Луну, чтобы это скрыть.