В 1952 году для президента Г. Трумэна был подготовлен специальный доклад «О проблеме искусственного спутника Земли», причем президент подробно обсуждал его со своим личным научным консультантом физиком, бригадным генералом Уоллесом Грэмом. Грэм познакомил Трумэна с инженером-химиком Аристидом Гроссом, работавшим в рамках Манхэттенского проекта создания атомной бомбы. Президент Трумэн поручил Гроссу изучить глубже проблему спутника. Выполняя указание президента, генерал-майор Кеннет Николс, бывший заместитель генерал-лейтенанта Лесли Гровса, возглавлявшего Манхэттенский проект, организовал встречу Гросса с учеными, работавшими в области исследования космоса, а также В. фон Брауном. Гросс выполнил задание Трумэна, но докладывать о выполненной работе ему пришлось уже президенту Эйзенхауэру 24 сентября 1953 года [Батурин Ю.М. Космическая дипломатия и международное право. – Звездный городок, 2006. – С. 16].
В сентябре 1954 года были сформулированы новые предложения В. фон Брауна по малому спутнику. Впоследствии военные остановились на этом проекте, планируя внести его в программу Международного геофизического года (МГГ), но от него потом отказались в пользу проекта «Авангард». Проект «Авангард», начатый в марте 1955 года, разрабатывался ВМС США и в августе 1955 года победил в конкурсе, опередив два других проекта – проект сухопутных сил «Орбитер» и проект ВВС.
В начале 50-х годов XX века США были особенно озабочены получением разведывательной информации по военно-техническому развитию Советского Союза. Полеты разведывательных самолетов «У-2» вдоль границ СССР давали недостаточно сведений, и встал вопрос о типах летальных аппаратов, которые могли бы осуществлять наблюдение всей территории страны. Участники этих обсуждений предупреждали, что решение о «вторжении» в пространство над советской территорией и нарушении государственного суверенитета потребует утверждения политическими властями на высшем уровне. Даже проникновение беспилотных летательных аппаратов в воздушное пространство другого государства представляло собой очевидное нарушение международного права. Поэтому в этот период США активно искали международно-правовую основу для запуска и эксплуатации разведывательных спутников. Президенту Д. Эйзенхауэру требовалось найти мирный предлог для пролетов американских спутников-шпионов над советской территорией.
28 марта 1955 года Совет национальной безопасности США рекомендовал президенту отстаивать введение принципа Свободы космического пространства (Freedom of Space) для того, чтобы «при запуске на орбиту малых искусственных спутников создать прецедент для разграничения «национального воздушного пространства» и «международного космического пространства».
Обратите внимание на то, что такая мощная держава, как США, в разгар холодной войны думала о международно-правовых основаниях для запуска спутника. По поручению президента представители Пентагона на полигонах внимательно следили, чтобы «эти ученые» не поставили бы на ракету под головной обтекатель какую-нибудь «штуку», которая могла бы совершить полет по орбите.
Политические круги в Вашингтоне были серьезно озабочены принципом «свободы космического пространства», правовые последствия введения которого изучались и Государственным департаментом, и другими ведомствами. При этом особо подчеркивалось, что программа запуска такого спутника не должна выглядеть военной, насколько возможно. Это соответствовало политической философии Эйзенхауэра того времени – не возбуждать соперничество супердержав без необходимости.
Итог начального этапа
Итак, была ли «лунная гонка» на начальном этапе полетов в космос?
Академик Б.В. Раушенбах, не политик, а один из крупнейших специалистов космической отрасли и ближайший сотрудник С.П. Королёва, называл этот процесс «спортивно-романтическим». Он вспоминал: «Спортивный характер процесса имел две стороны. Во-первых, все мы, работавшие в области создания космических аппаратов, испытывали эмоции, близкие спортсменам, – прийти первыми к финишу. Ведь одновременно нечто похожее делалось в США, и всем нам хотелось не пропустить вперед наших американских коллег. Это было совершенно искреннее чувство соревновательности. Во-вторых, результаты соревнования имели и политическое значение: в случае успеха руководство страны могло пользоваться завоеванным интернациональным престижем и поэтому щедро помогало нам. Романтический характер придавало нашей деятельности то, что все делалось впервые. Ничего не было известно, отсутствовал какой-либо предшествующий опыт, и мы чувствовали себя мореплавателями времен Колумба, отправившимися открывать новые земли» [Раушенбах Б. Пристрастие. – М., 1997. – С. 376]. И еще: «…Соревнование это было и политическое, но нам было не до политики, нас интересовало соревнование разработчиков. У них мыслили разработчики, и у нас они мыслили, и вот, не вступая в прямой контакт, мы изредка обменивались информацией на ученых конференциях и при этом старались – и они, и мы – все-таки обойти друг друга. Очень увлекательно. И до сих пор увлекает. Не потому, что у них одно правительство, а у нас другое, тогда и у них принимали решения, и у нас ЦК требовало «животы положить» на алтарь Отечества. То был спортивный интерес, всегда приятно кого-то обставлять» [Раушенбах Б.В. Постскриптум. – М., 2001. – С. 142]. Такой спортивно-романтический взгляд на происходившее действительно был характерен для научно-технических руководителей и инженерного состава обеих стран.